Доклад: Межкультурные конфликты и их причины

Доклад: Межкультурные конфликты и их причины

Доклад

На тему: «Межкультурные конфликты и их причины»

2008г.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение

Конфликты. Возникновение и развитие

Межкультурные конфликты и причины их возникновения

Ценностное отношение к культуре страны изучаемого языка и проблема интерпретации понятия «ценности» в социологии культуры как одна из причин межкультурного конфликта

Типы восприятия межкультурных развитий

Особенности конфликтов в современных условиях

Заключение

Список литературы

Введение

Ни одна культура, ни одно общество не являются гомогенными (однородными) по своему составу. Чаще всего они представляют собой мозаику различных этнических культур и субкультур. При этом для каждой из них характерны свои нормы и правила общения, ценностные ориентации, мировосприятие. В силу этого социокультурного многообразия люди неизбежно вступают в противоречия и конфликты друг с другом.

Нормальный человек, насколько бы неконфликтным он ни был, не в состоянии прожить без каких-либо разногласий с окружающими. «Сколько людей столько мнений», и поэтому мнения разных людей неизбежно вступают в противоречие друг с другом.

В современной конфликтологии возникновение конфликтов объясняется самыми разными причинами. В частности, существует точка зрения, согласно которой вражда и предубежденность между людьми извечны и коренятся в самой природе человека, в его инстинктивной «неприязни к различиям». Так, представители социал-дарвинизма утверждают, что законом жизни является борьба за существование, наблюдающаяся в животном мире. Она проявляется в человеческом обществе в виде различного рода конфликтов, то есть конфликты для человека так же необходимы, как питание или сон.

Проведенные специальные исследования опровергают эту точку зрения, доказывая, что как враждебность к иностранцам, так и предубеждения против какой-то конкретной народности не являются всеобщими. Они возникают под влиянием причин социального характера. Этот вывод в полной мере относится и к конфликтам, носящим межкультурный характер. В современной конфликтологии возникновение конфликтов объясняется самыми разными причинами. В частности, существует точка зрения, согласно которой вражда и предубежденность между людьми извечны и коренятся в самой природе человека, в его инстинктивной «неприязни к различиям». Так, представители социал-дарвинизма утверждают, что законом жизни является борьба за существование, которая наблюдается в животном мире и проявляется в человеческом обществе в виде различного рода конфликтов, т.е. конфликты для человека так же необходимы, как питание или сон. Специальные исследования опровергают эту точку зрения, доказывая, что как враждебность к иностранцам, так и предубеждения против какой-то конкретной народности не являются всеобщими. Они возникают под влиянием причин социального характера. Этот вывод в полной мере относится и к конфликтам, носящим межкультурный характер.

Существует множество определений понятий «конфликт». Чаще всего под конфликтом понимается любой вид противоборства или несовпадения интересов. Отметим те аспекты конфликта, которые, на наш взгляд, непосредственно связаны с проблемой межкультурного общения. Исходя из этого, конфликт будет рассматриваться не как столкновение или конкуренция культур, а как нарушение коммуникации.

Конфликт имеет динамический характер и возникает в самом конце ряда событий, которые развиваются из имеющихся обстоятельств: положение вещей -> возникновение проблемы -> конфликт. Возникновение конфликта вовсе не означает прекращения отношений между коммуникантами; за этим скорее стоит возможность отхода от имеющейся модели коммуникации, а дальнейшее развитие отношений возможно как в позитивном направлении, так и в негативном.

Возникновение конфликтов наиболее вероятно среди людей, которые находятся между собой в достаточно зависимых отношениях (например, партнеры по бизнесу, друзья, коллеги, родственники, супруги). Чем теснее эти отношения, тем вероятнее возникновение конфликтов; поэтому частота контактов с другим человеком повышает возможность возникновения конфликтной ситуации в отношениях с ним. Это верно и для формальных, и для неформальных отношений. Таким образом, в межкультурном общении причинами коммуникативных конфликтов могут выступать не только культурные различия. За этим часто стоят вопросы власти или статуса, социальное расслоение, конфликт поколений и т.д.

В ситуации межкультурной напряженности или конфликта наблюдается чрезмерное акцентирование различий между противоборствующими сторонами, которое может принимать форму противопоставления собственной этнической группы другой группе.

Диапазон причин возникновения межкультурных конфликтов (как и конфликтов вообще) предельно широк: в основе конфликта могут лежать не только недостаточное знание языка и связанное с этим простое непонимание партнера по коммуникации, но и более глубокие причины, нечетко осознаваемые самими участниками. Конфликты нельзя рассматривать только как деструктивную сторону процесса коммуникации. Согласно теории позитивного конфликта, конфликты понимаются как неизбежная часть повседневной жизни и не обязательно должны носить дисфункциональный характер.

Согласно К. Делхес, существуют три основные причины коммуникационных конфликтов: личные особенности коммуникантов, социальные отношения (межличностные отношения) и организационные отношения.

К личностным причинам конфликтов относятся ярко выраженные своенравие и честолюбие, фрустрированные индивидуальные потребности, низкая способность или готовность к адаптации, подавленная злость, несговорчивость, карьеризм, жажда власти или сильное недоверие. Люди, наделенные такими качествами, часто вызывают конфликты.

К социальным причинам возникновения конфликтов относят сильно выраженное соперничество, недостаточное признание способностей, недостаточную поддержку или готовность к компромиссам, противоречащие цели и средства для их достижения.

К организационным причинам конфликтов относят перегрузку работой, неточные инструкции, неясные компетенции или ответственность, противоречащие друг другу цели, постоянные изменения правил и предписаний для отдельных участников коммуникации, глубокие изменения или переструктуризацию укоренившихся позиций и ролей.

В процессе коммуникации с представителями других культур причинами напряженности и конфликта очень часто бывают ошибки атрибуции. Знание (или незнание) культурных особенностей партнеров играет огромную роль в построении атрибуций. Обладание такой информацией позволяет многое прояснить относительно того, что является желательным и на что накладывается табу в каждой конкретной культуре.

В культурной антропологии выделяют несколько видов межкультурных конфликтов:

•        между различными этническими группами и их культурами (например, между армянами и азербайжданцами, грузинами и осетинами и т.д.);

•  между религиозными группами, представителями различных религий (например, между католиками и протестантами в Северной Ирландии, православными и униатами на Западной Украине, суннитами и шиитами в мусульманстве);

•  между поколениями и носителями разных субкультур;

•  между традициями и новациями в культуре;

•  между различными лингвокультурными сообществами и их отдельными представителями (вследствие языковых барьеров и интерпретативных ошибок).

Главной причиной межкультурных конфликтов служат культурные различия между народами, которые могут принимать форму противоречия или даже открытого столкновения. Поскольку современное общество в культурном плане представляет собой довольно пестрое явление, то в нем вполне естественно возникают очаги напряжения и конфликты между различными системами норм и ценностей.

С понятием культуры связаны самые разные стороны человеческой деятельности: производство и управление, быт и поведение, наука и искусство, образование людей и уровень их сознания, богатство языка и уровень потребностей. Это понятие имеет отношение и к учебному процессу, его организации.

«Культура (от латинского — возделывание, воспитание, образование, развитие) - специфический способ организации и развития человеческой жизнедеятельности, представленной в продуктах материального и духовного труда, в системе социальных норм, в духовных ценностях, в совокупности отношений людей к природе, между собой и к самому себе».

С развитием общества культура изменяется и развивается, наследуя прогрессивные традиции общества. Термин «культура» органически входит в состав категориального аппарата общих и гуманитарных наук, культура является важным фактором развития творческой личности, условием обогащения ее духовного мира и постижения важнейших общечеловеческих ценностей.

Культура - это развивающееся явление. В ней непрерывно наблюдается процесс приобретения его новых качеств, присвоения необходимого, ценного. С развитием общества культура изменяется, наследуя прогрессивные традиции общества.

Культура каждого народа своеобразна, но это проявляется не в мнимом отсутствии в ней чужеземных влияний, а в ее способности поглощать и по-своему перерабатывать эти влияния.

В процессе приобщения к культурному опыту идет формирование человека как социального существа; по каналам социального наследования происходит передача духовного богатства предшествующих поколений. Происходит не просто информационное усвоение культуры прошлого и настоящего, но и преобразование культурного и художественного опыта в собственное духовное состояние. Это приводит к открытию индивидом мира культуры как своего внутреннего мира и к познанию самого себя внутри этого мира.

Необходимо увидеть специфику ценности в контексте культуры страны. Анализ литературы дает основание считать, что ценность выражает человеческое измерение культуры, воплощает в себе отношение к формам человеческого бытия, человеческого существования. Ценность - это, скорее всего, личностно окрашенное отношение к миру, возникающее не только на основе знания и информации, но и собственного жизненного опыта человека.

Спектр ценностей в любой культуре достаточно широк, но не беспределен. Человек волен выбирать те или иные ориентации, но это происходит не в результате абсолютного своеволия. Иначе говоря, ценности обусловлены культурным контекстом и содержат в себе некую нормативность.

В каждой культуре обнаруживается ее ценностная природа, то есть наличие в ней стойких ценностных ориентации.

Различные зоны культуры имеют разный аксиологический потенциал. В каждой культуре рождаются, расцветают и умирают свои ценностные ориентации. Одной из характеристик отношения личности и ценности является его объективный и субъективный характер.

Эволюция ценностей происходит постоянно, изменяя приоритеты и иерархию, обесценивая одни и выдвигая другие. Система ценностей общества обуславливает процесс становления ценностных ориентиров отдельных личностей, проецируется в их сознании и поведении, создавая определенную шкалу ценностей поколения.

Проблема этноконфессиональных ценностей представляет собой обширную и многоплановую тему, прежде всего в связи с тем, что социологическое понятие «ценности» в целом остается до сих пор дискуссионным в мировой и отечественной науке.

В западной социологии, как известно, «ценности» интерпретируются либо как нормативный аспект «коллективного сознания» (Э. Дюркгейм), либо как «интерес» и «принадлежность» (А. Смолл) и определяются посредством понятий: а) общественная значимость предмета, объекта; б) установки, ориентации отдельной личности, группы на положительную или отрицательную значимость данного предмета, объекта.

Одну из самых известных концепций понятия «ценности» и изменение его значения в современной социологической теории предложил классик западной социологии Уильям Л. Колб. Развивая и уточняя понятие «ценности», У. Колб подвергает анализу теорию ценностей, представленную У. Томасом и Ф. Знанецким, изложенную в известной работе «Польский крестьянин в Европе и Америке». Ценности определяются авторами на основе психологического понятия установок (attitude) и на основе противопоставления с ним. Ценностью для авторов является любой предмет, обладающий поддающимся определению содержанием и значением для членов какой-либо социальной группы. Установками считаются элементы субъективной ориентации членов группы по отношению к ценностям. Нормативные элементы общественной жизни считаются ценностями для У. Томаса и Ф. Знанецкого не потому, что они нормативны, а потому, что они являются данными человеческого опыта, обладающими содержанием, поддающимися определению и обладающими значением для человеческой группы.

По мнению У. Колба, «... авторы книги «Польский крестьянин в Европе и Америке» строят свою теорию общественной организации скорее на правилах, чем на ценностях вообще. От определения ценностей как предметов, обладающих значением для субъектов с подчеркиванием правил в качестве ценностей, важных- для- -социологов, произошло постепенное изменение понятий ценности так, что элемент нормативности, характерный для правил, превратился скорее в критерий определения, чем в элемент объективности. При обсуждении развития этого понятия необходимо в целях ясности использовать слово «ценность» для обозначения этого нормативного элемента... ».

После опубликования работы «Польский крестьянин в Европе и Америке» начался период значительного развития теории ценностей в западной социологии. Большой вклад в эту теорию внесли Э. Фэрис и Д. Мид. Заслугой этих социальных теоретиков, как считал У.Колб, было то, что они поняли, что «некоторые из социальных установок личности были субъективным аспектом объективных ценностей и что интернализация этих ценностей являлась функцией процесса социализации внутри человеческой групп». Причем, если Э. Фэрис был «выдающимся» защитником ценностей как установок, то Д. Мид был теоретиком, сформулировавшим принципы, согласно которым нормативные установки стали центром человеческой личности.

Другой классик социологии, известный французский учёный Э. Дюркгейм, пришёл к тому же теоретическому выводу, который предложили Э. Фэрис и Д. Мид: «Моральные ценности являются центральными составными частями человеческой личности и, таким образом, по существу, нормативными установками».

Продолжая развивать и уточнять понятие «ценности», У.Колб обращается к теориям, где основное внимание уделяется функции контроля, осуществляемого ценностями в общественной жизни. Наиболее серьезная попытка тщательно систематизировать эту точку зрения и определить понятие «ценности» была предпринята выдающимся современным западным социологом Т. Парсонсом. Он считал, что если социальная система составляет интегративное «ядро» системы действия («единичного акта»), то «ядро» самой социальной системы представлено системой «социетальной общности» - системой нормативных образцов, посредством которых упорядочивается и организуется совместная жизнедеятельность индивидов. Главными чертами этой системы, как считает Т. Парсонс, выступают упорядоченность отношений между индивидами и коллективность существования людей. Поэтому как упорядоченная система «социетальная общность» содержит ценности и дифференцированные и специализированные нормы и правила, наличие которых предполагает культурную референцию, способствующую их означению и легитимизации.

Таким образом, обращаясь к истории формирования социологического понятия «ценности», У. Колб считает, что «почти все написанное о ценностях относится к природе и функции нормативных правил и основных нормативных убеждений в анализе социального порядка, социальной интеграции и социальных изменений. Это отнесение понятия ценностей к области нормативного явилось сплачивающей силой, объединяющей ряд противоречивых определений и объяснений природы и функции ценностей» .

Резюмируя размышления У.Колба, можно сказать, что в западной социологии наиболее распространенной и употребляемой является концепция, которая рассматривает ценности как систему нормативов в социальном порядке, интеграциях и изменениях. Данную точку зрения можно назвать нормативистской концепцией ценностей.

Один из наиболее известных современных западных социологов, автор популярного учебника Э.Гидденс в свое понимание ценности включает культурный аспект. Под ценностями он понимает «представления индивидов или групп людей о том, что желательно, приемлемо, хорошо или плохо. Различия в ценностях являются ключом к пониманию культур. На индивидуальные ценности сильное влияние оказывает специфика данной культуры». Поэтому вполне возможно охарактеризовать точку зрения Э. Гидденса и его последователей как культурологический подход к определению системы ценностей в социологии.

Подобную взглядам Э. Гидденса точку зрения на ценности развивает современный финский социолог Э. Асп. Кроме того, его определение включает в себя еще этический и психологический компоненты: «Ценность - приобретенное, усвоенное из опыта и стабильное понятие о том, что является желательным; это - тенденция выбора и критерий постановки целей и результатов действия. Ценность - это «этические приказы», управляющие действиями людей; это - экспликация того, какой смысл и какое значение люди предают своим действиям».

Авторы Большого толкового социологического словаря (Collins), обобщая точки зрения современных западных социологов, предлагают следующее определение данного понятия: «Ценности (values) это - этические идеалы и убеждения, причем основные убеждения и цели индивидуума либо общества».

Одно из первых определений системы ценностей и ее структурных элементов в российской социологии было предложено известным социологом А. Г. Здравомысловым: «Ценности - это обособившиеся в ходе развития самой истории благодаря разделению труда в сфере духовного производства, интересы. Но объектами этих обособившихся интересов, образом, каждая ценность и система ценностей имеет двуединое основание: в индивиде как самоценном субъекте и в обществе как социокультурной системе».

В энциклопедическом социологическом словаре под редакцией академика Г.В. Осипова сущность ценностей рассматривается как «...свойство общественного предмета удовлетворять определенным потребностям социального субъекта (человека, группы людей, общества); понятие, с помощью которого характеризуют социально-историческое значение для общества и личностный смысл для человека определенных явлений действительности». То есть, если в определении А.Г. Здравомыслова и Н.И. Лапина акцент делается на групповых интересах или на общественно-социальном компоненте, то у М.А. Макаревича - главным является «личностный смысл» явлений действительности. Таким образом, позиция М.А. Макаревича больше тяготеет к психологическому подходу, усиливая значение субъективной оценки системы ценностей человека.

Наряду с различными подходами к определению самой сущности ценностей в российской науке существует множество разнообразных их типологизаций. Например, учёный В.П. Тугаринов подразделяет ценности на ценности жизни и ценности культуры: «Различие между жизнью и культурой очевидно: жизнь дана человеку природой, культура же создается людьми. Ценности культуры традиционно делятся на материальные и духовные. Традиционное деление ценностей культуры имеет смысл в том, что материальная культура направлена на удовлетворение телесных потребностей человека, духовные - на удовлетворение потребностей его духа. В то же время это различие является относительным. Так, современная электронная (аудио-видео) техника служит удовлетворению духовных потребностей человека. С другой стороны, духовная деятельность, в особенности научная, направлена не только для удовлетворения духовных запросов, но и на развитие материального производства»16. Кроме того, В.П. Тугаринов подчеркивает, что в данной традиционной классификации, разделяющей ценности на материальные и духовные, не учитывается большая и важная группа ценностей -социально-политическая.

Представляет определенный интерес и классификация ценностей, данная СВ. Анисимовым. Он подходит к классификации ценностей с позиции интересов развивающегося человечества и выделяет на этом основании: 1) высшие ценности (человечество и человек); 2) ценности материальной жизни (природные ресурсы, труд, орудия труда, необходимые для существования человечества и его воспроизводства); 3) ценности социальной жизни (различные общественные образования, возникающие в ходе прогрессивного развития человечества -семья, нация, класс, государство); 4) ценности духовной жизни и культуры (научные знания, философские, нравственный, эстетические и другие представления, идеи, нормы, идеалы, призванные удовлетворить духовные потребности людей).

На том основании, что «мир ценностей это не то, без чего нельзя существовать (эта задача решается на уровне потребностей), а то, что соответствует представлению о назначении человека и его достоинстве, те моменты в мотивации поведения, в которых проявляется самоутверждение и свобода личности», А.Г. Здравомыслов классифицирует их на духовные и нравственные (подчеркнуто нами. - С.С). Причем, по его мнению «система духовных и нравственных ценностей - это внутренний стрежень культуры, объединяющее звено всех отраслей духовного производства, всех форм общественного сознания». Необходимо отметить, что классический ряд духовных ценностей исследователь дополняет ценностями социально-политического порядка: равенство, справедливость как компонент достойного существования человека, свобода личности.

В рамках предложенных классификаций системы ценностей по предмету и содержанию объектов, особый интерес представляют этнические и этноконфессиональные ценности. Теоретические модели изучения этих категорий, прежде всего, характеризуются неоднородностью и их можно условно разделить на две группы: личностно-психологическую и социально-психологическую.

В центре личностно-психологического подхода лежит когнитивный аспект представления ценностей своей этнической общности, их роли для каждого отдельного человека, место в структуре личности.

Социально-психологический подход определяет человека как носителя определенной системы этнических и конфессиональных ценностей, формирование которых происходит во взаимодействии с членами своей этнической группы. Данный подход является наиболее распространенным, так как рассматривает общие механизмы формирования и существования систем этнических ценностей. Например, этнические ценности как традиционно-этническое в культуре, по мнению Г.В. Старовойтовой, являются важнейшим фактором процесса этнической самоидентификации.

Исследователь проблем межнационального общения Н.Р. Маликова рассматривает систему этнических ценностей в нескольких смыслах. Во-первых, как совокупность идей, которые, с одной стороны, выполняют функцию регуляции общественных связей людей, с другой - направляют по определенным векторам жизнь индивида, образуя его идеалы и негативные императивы, т.е. формируя социально-значимые доминанты, лежащие в основе его личностного смысла жизни и поведения. Во-вторых, это ценностные идеи своей нации (нравственные принципы, реализуемые в определенных этноспецифических формах, проявлениях и эмоциональных переживаниях, а так же эстетические идеалы, вкусы и ориентации). В-третьих, это мир общечеловеческих, инонациональных ценностей",

Анализ и разработка проблемы этноконфессиональных ценностей в российской социологии культуры приводит нас к выводу о том, что необходимо уточнение базовых научных дефиниций нашего исследования и, прежде всего, таких понятий, как феномен этноконфессиональности. По этому поводу в российской науке также отсутствует единая точка зрения.

В западной социологии конфессиональность также часто выступает как понятие, интегрированное или сопредельное с этничностыо. Например, известный американский политолог С. Хантингтон указывает на такую взаимосвязь, анализируя перспективы развития цивилизации сохранения мира или возникновения войн в будущем. Он выделяет пять основных причин разлома между цивилизациями: «Во-первых, различия между цивилизациями не просто реальные, они наиболее существенны. Цивилизации несхожи по своей истории, языку, культуре, традициям и, что самое важное, - религии. Люди разных цивилизаций по-разному смотрят на отношения между Богом и человеком, индивидом и группой, гражданином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют разные представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и принуждения, равенства и иерархии. Эти различия складывались веками. Они не исчезнут в обозримом будущем. Они более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами. Во-вторых, мир становится более тесным, взаимодействие между народами разных цивилизаций усиливается. Это ведет к росту цивилизационного самосознания, к углублению понимания различий между цивилизациями и общности в рамках цивилизации. В-третьих, процессы экономической модернизации и социальных изменений во всем мире размывают традиционную идентификацию людей с местом жительства, одновременно ослабевает и роль нации -государства как источника идентификации. Образовавшиеся в результате лакуны по большей части заполняются религией, нередко в форме фундаменталистских движений. Подобные движения ложились не только в исламе, но и в западном христианстве, иудаизме, буддизме, индуизме. Возрождение религии создает основу для идентификации и сопричастности с общностью, выходящей за рамки национальных границ. В-четвертых, рост цивилизационного самосознания диктуется раздвоением роли Запада. С одной стороны, Запад находится на вершине своего могущества, а с другой, и, возможно как раз поэтому, среди незападных цивилизаций происходит возврат к собственным корням.

В-пятых, культурные особенности и различия менее подвержены изменениям, чем экономические и политические, и вследствие этого их сложнее разрешить либо свести к компромиссу».

Однако, как считает С. Хантингтон, «...на самом поверхностном уровне многое из западной культуры действительно пропитало остальной мир. Но, на глубинном уровне западные представления и идеи фундаментально отличаются от тех, которые присущи другим цивилизациям. В исламской, конфуцианской, японской, индуистской, буддистской и православной культурах почти не находят отклика такие западные идеи и ценности, как индивидуализм, либерализм, конституционализм, права человека, равенство, свобода, верховенство закона, демократия, свободный рынок, отделение церкви от государства. Усилия Запада, направленные на пропаганду этих идей, зачастую вызывают враждебную реакцию и способствуют укреплению исконных ценностей собственной культуры. Самый известный пример - конфуцианско-исламский блок, сложившийся как вызов западным интересам и ценностям».

Таким образом, самое главное, чем различаются цивилизации, по С. Хантингтону, это религия, которая несет ведущие смысловые и знаковые системы этнической культуры, ценности этой культуры.

Основатели социологии религии (Э. Дюркгейм, М. Вебер, К. Маркс) впервые предложили дуалистический взгляд на мир: жизнь имеет религиозную и нерелигиозную стороны.

Например, в понимании Э. Дюркгейма, основная функция религии заключалась в том, чтобы показать, что значат те или иные события человеческой жизни в свете понимания конечных целей и устремлений. Если для человека жизнь теряет значение, то это вполне может быть даже хуже, чем его физическая смерть. Причем, особенность религиозного взгляда на мир, по мнению Э. Дюркгейма, состоит в том, что «отдельное событие рассматривается как имеющее смысл в силу его связи с общей картиной мира в его предельном, конечном значении. С этой функцией религия может справиться в том случае, если она не только ориентирована на индивидуально-психологическое воздействие, но и способствует поддержанию коллективной идентичности».

Религия помогает понять людям, кто они есть, показывая значение той группы, к которой они принадлежат, среди людей, населяющих мир. Э.Дюркгейм сравнивал религию в этом ее качестве с тем, как действует клей: «Она помогает людям осознать себя как моральную общность, скрепленную общими ценностями и общими целями».

Оригинальное определение религии предлагает американский социолог Р. Белла: «Религия есть символическая система для восприятия целостности мира и обеспечивает контакт индивида с миром как единым целым, в котором жизнь и действие имеют определенные конечные значения. Религия представляет собой как бы «священную завесу», освещая нормы и ценности человеческой жизни и гарантируя тем самым социальный порядок и устойчивость социального мира».

Однако, по мнению К. Маркса, религия может иметь не только позитивное значение, но и негативное: «Ключевым фактором формирования социальных отношений являются эгоистичные групповые интересы. Религиозные группы - одно из звеньев системы, в которой противостоят, сталкиваются интересы враждующих сил. Религиозные различия рассматриваются как чисто внешнее оформление более глубоких конфликтов». То есть К. Маркс считает, что, когда этнические и классовые различия переплетаются с религиозными, конфликты приобретают особую остроту. По внешнему проявлению религиозные конфликты могут маскировать столкновения на этнической и классовой основе. В тех случаях, если экономические интересы и этнические связи способствуют единению общества, религиозные различия могут служить единственным символом различия. Но, в связи с этим можно заметить, что конфликт, противоречия сами по себе могут быть не только отрицательными, но и в определенном смысле могут иметь положительное значение. Например, стать стимулом для социальных трансформаций и перемен.

Религия представляет собой не только социальный, но и психологический феномен. Психологический и социологический подходы, очевидно, дополняют друг друга.

В отечественной науке первенство в изучении проблем взаимосвязи этничности и религиозности принадлежит, несомненно, этнологам. Как известно, еще с конца 40-х гг. и особенно интенсивно в 60-е гг. XX в. в советской науке происходило обсуждение проблем этнического сознания. Религиозность как своеобразный компонент этого сознания также начал подробно разрабатываться в этот период.

Типы восприятия межкультурных развитий

Способы восприятия межкультурных различий так же можно отнести к причинам межкультурных конфликтов.

Особенности восприятия «иного», механизмы коммуникации и адаптации, изменения в структуре личности, которые происходят в результате встречи с незнакомой культурой, развитие человеческой способности к коммуникации в поликультурной среде — ключевые проблемы, вызывающие пристальное внимание специалистов в области межкультурной коммуникации.

На основе многочисленных исследований коммуникации культур западными учеными (М. Беннет и др.) выделены шесть типов реакции на другую культуру и ее. Рассмотрим их последовательно, показывая направление прогрессивного развития позиции в отношении к иной культуре. Но сначала отметим, что любой тип восприятия не может рассматриваться как однозначная и константная характеристика индивида. В поведении одного и того же человека в зависимости от ситуаций, стоящих перед ним задач отмечаются разные поведенческие установки, изменяющиеся по мере накопления жизненного опыта и знаний.

Отрицание различий культур—тип восприятия, основанный на уверенности в том, что все люди в мире разделяют. (или обязаны

разделять) одни и те же убеждения, установки, нормы поведения, ценности. Это типичная позиция обывателя, убежденного, что все должны думать и поступать так же как он.

Однако отрицание как тип реакции на иную культуру со временем обычно претерпевает изменения. Дело в том, что человек не может постоянно проявлять замкнутость и закрытость, сопротивляться давлению новых фактов, избегать встреч и тесного, эмоционально окрашенного общения с представителями других культур. В этом случае отрицание может модифицироваться в защитную реакцию.

Защита собственного культурного превосходства — тип восприятия, в основе которого лежит признание существования других культур, но при этом складывается устойчивое представление о том, что ценности и обычаи чужой культуры представляют угрозу привычному порядку вещей, мировоззренческим устоям, сложившемуся образу жизни. Это достаточно активная (порой агрессивная) позиция, реализующаяся в утверждении непременного собственного культурного превосходства и пренебрежении к другим культурам.

Межкультурные различия при защитной реакции не просто не игнорируются; напротив, они отчетливо фиксируются как негативные стереотипы другой культуры. Все люди оказываются разделенными по признаку «мы» (хорошие, правильные, культурные и т.п.) и «они» (полная противоположность). При этом набор негативных характеристик, как правило, приписывается всем членам инокультурной группы и каждому из них в отдельности. Типичные ситуации, когда формирование защитной реакции практически неизбежно: контакты представителей разных рас, внешне, физически отличающихся друг от друга; взаимодействие групп иммигрантов и коренного населения; адаптация отдельных «чужаков» в новой культуре студентов и специалистов, обучающихся за рубежом, иностранных рабочих, сотрудников международных организаций и иностранных компаний и т.д.

Может показаться, что люди разных рас, национальностей или конфессий обязательно понравятся или поймут друг друга, если вступят в прямой контакт, познакомятся поближе. Однако при низком уровне межкультурной компетентности, которым характеризуется «защитное» восприятие чужой культуры, происходит нечто противоположное — негативные стереотипы и проявления агрессивности лишь усиливаются. Формирование защитной модели поведения и восприятия происходит как непосредственно, в межличностном общении, так и опосредуется социальными институтами, в том числе и Политическими.

Минимизация культурных различий — достаточно продвинутый, по западным меркам, способ восприятия других культур. Ею характеризуют признание возможности существования инокультурных ценностей, норм, форм поведения и поиск общих объединяющих черт. Такой была типичная реакция советского человека на межкультурные различия внутри страны, когда ценностное содержание национальных культур, этнических и религиозных групп оказывалось скрытым стереотипными общесоветскими символами (об этом свидетельствует известная формулировка «новая историческая общность людей — советский народ»).

Гораздо реже по сравнению с описанными выше типами межкультурного восприятия (даже в стабильной ситуации, тем более в моменты кризиса) встречаются варианты позитивного отношения к межкультурным различиям, когда человек способен принять существование другой самобытной культуры, адаптироваться к ней, интегрироваться в нее.

Именно это факторы, на мой взгляд, могут влиять на развитие межкультурного конфликта.

В период завершения «холодной войны» горизонты международного сотрудничества казались безоблачными. Главное на тот момент международное противоречие - между коммунизмом и либерализмом - уходило в прошлое, правительства и народы устали от бремени вооружений. Казалось, ничто в тот момент не оправдывало и не выглядело как оправдание войны. Если не «вечный мир», то, по крайней мере, длительный период затишья на тех участках международных отношений, где все еще оставались нерешенные конфликты, не выглядел слишком уж большой фантазией. Это позволяло несколько по-иному взглянуть на перспективу развития международных отношений в XXI веке. Грозный и кровавый XX век, от которого лучшие умы века предыдущего ожидали торжества разума и доброй воли, приучил к осторожности: не зарекаться и не ожидать быстрого торжества мира и справедливости. До тех пор, пока национальные государства остаются основными структурными элементами международной системы, а сами эти государства сильно и резко отличаются друг от друга, ожидать, что наступит период межгосударственного братства, было бы преждевременно.

Но вот опыт XX века, его разрушительных мировых войн в сочетании с прогрессом технологии, объединяющей все человечество в некую единую систему, мог бы предопределить длительную фазу, когда политические решения спорных проблем станут и этически приемлемыми и политически выгодными. Сопоставление решения проблемы с помощью оружия и его цены в XX веке продемонстрировало с предельной ясностью выгодность мирных политических решений и разрушительность решений военных. Большим вопросом остается, случилось ли это потому, что соотношение между средствами нападения и средствами защиты в связи с развитием оружия массового поражения решительно изменилось в пользу нападения, или же потому, что произошел какой-то серьезный сдвиг в этическом поведении человека? Само собой разумеется, на политическое мышление сильный отпечаток наложил военно-технический фактор: появилась необходимость избегать массированных ударов по «ценностям» (городам, промышленным объектам, в целом по населению) и, следовательно, сформировался первый и весьма важный взаимный интерес конфликтующих сторон. Но и этика видимо была не последней в этой эволюции: не просто жалость к невинным жертвам конфликтов обуяла политиков и широкую публику. Излишне большие жертвы в связи с ростом разрушительности вооружений становились контрпродуктивными, невыгодными. Следовательно, можно было представить дело так, будто в мышлении человечества произошел крупный этический сдвиг. Кроме того, свое слово сказала и взаимозависимость, начавшая играть все большую роль не только и не столько в отношениях между партнерами и союзниками, но и в отношениях между противниками. Так, советский продовольственный баланс не сходился без поставок продовольствия из стран Запада; энергетический баланс в странах Запада (по приемлемым ценам) не сходился без поставок энергоресурсов из СССР, а советский бюджет не мог состояться без нефтедолларов. Таким образом, целая совокупность соображений, причем и гуманитарного и прагматического характера, предопределила разделяемый главными участниками международных и межкультурных отношений - великими державами, ООН, региональными группировками - вывод о желательности мирного политического урегулирования конфликтов, а также управления ими.

До нынешнего времени среди специалистов-конфликтологов в России и за рубежом не сложился единый подход к базовым понятиям конфликтологии. В работах на эту тему используются, и часто в виде взаимозаменяемых, понятия «контроль над конфликтами», «урегулирование конфликтов», «предотвращение конфликтов», «ограничение конфликтов» и др. Как правило, это связано с двумя обстоятельствами: во-первых, с действительно глубоким интересом к проблеме, который проявили специалисты-международники еще во времена «холодной войны» (Т. Шеллинг, А. Раппопорт, Д. Зингер, Б. Рассет и др.), а, во вторых, с тем фактом, что огромное число имеющихся или бывших в прошлом международных и межкультурных конфликтов в силу разных причин не укладываются пока еще в единую схему управления. Сама идея «управления конфликтами» не столь уж древняя. В предыдущей истории Европы время от времени возникали идеи контроля над конфликтами, когда складывался какой-то определенный режим международных отношений: созданный Венским конгрессом 1815 года «европейский концерт», призванная к жизни Версальской конференцией 1919 года Лига Наций; наконец, учрежденная в 1945 году Организация Объединенных Наций. Но эти попытки ограничить конфликтность, поставить ее под контроль, как правило, наталкивались на понятие «суверенитета наций», в том числе и их право на «самооборону» (именно так именовалось право принимать решения об использовании военной силы), и, как итог, стремление управлять конфликтами, держать их под контролем, хотя бы ради избежания нежелательной эскалации, заканчивалось неудачей. Все равно конфликты весьма часто доходили до уровня разрушительных военных столкновений, неся радости и почет военным и связанным с ними группировкам, беды и несчастья всем остальным. Уже со времен войны в Корее (1950-1953) стало ясно, что региональные конфликты в условиях соревнования двух мировых систем могут с поразительной легкостью перерастать свои начальные рамки и выливаться в более обширные столкновения. Это уже тогда поставило в повестку дня великих держав, ответственных за поддержание международного мира, вопрос об управлении, хотя бы частичном, конфликтными ситуациями. Так были решены проблемы, если не управления, то хотя бы прекращения конфликтов в Корее (1953), Индокитае в 1954 года, а также в Лаосе в начале шестидесятых. Но все, же в условиях «холодной войны» в сфере управления конфликтами доминировал подход, сформулированный Т. Шеллингом: «мы все, в конце концов, участники конфликта, и наш интерес состоит в том, чтобы его выиграть». Поэтому очень часто под термином «управление конфликтом» подразумевалось стремление не столько держать конфликт в каких-то приемлемых рамках, сколько встроить любой конфликт - локальный, региональный, глобальный - в определенную схему взаимодействия с противоположной стороной и использовать эту схему в качестве стратегии давления на нее то ли с помощью угрозы эскалации конфликта до неприемлемых степеней (ядерный удар), то ли за счет географического перенесения противоборства в те регионы, где у другой стороны была более высокая степень уязвимости (Карибский кризис), то ли с помощью сочетания того и другого (концепция «двух с половиной войн»).

Этот подход просуществовал до того времени, когда у СССР появились надежные средства доставки ядерного оружия до американской территории и в отношениях между ядерными державами возникла ситуация взаимного гарантированного сдерживания (или, согласно другим определениям, уничтожения -ВГУ). На этом этапе концепция «управления конфликтом» претерпела очередную модификацию и стала больше ориентироваться на создание механизмов, во-первых, предотвращения несанкционированного, случайного возникновения ядерного конфликта («горячая линия» между Москвой и Вашингтоном, договоренности относительно исключения рисков технического или психологического характера), а, во-вторых, ограничения и ликвидации «дестабилизирующих» систем вооружений, которые могли бы спровоцировать какую-либо из сторон пойти на крайние меры в кризисе.

Развитие этого, второго направления и породило все соглашения между СССР и США относительно ограничения и сокращения стратегических вооружений. С помощью этих мер странам удалось добиться создания прочного барьера на пути возможной эскалации конфликта от обычных, приемлемых стадий (локальная война, региональное столкновение) до крайних и неприемлемых. Но это состояние еще трудно было назвать «управлением конфликтом» в полном смысле этого слова, потому что еще оставалась сфера доядерных конфликтов, где обе стороны продолжали стремиться набирать очки либо за счет поддержки союзников, либо за счет собственных военных операций.

В этих условиях отношения между сверхдержавами начинали раздваиваться на те, где соблюдались какие-то правила и действовала система «управления» (отношения в стратегической сфере), и те, где никакого управления не было (кроме разве что перехода к ядерному столкновению), а происходила лихорадочная борьба за влияние в отдельных районах мира. Временами обе сферы пересекались (Афганистан), и состояние всеобщего конфликта становилось менее управляемым. Вывод, с точки зрения поддержания международной стабильности, напрашивался сам собой: необходимо было ввести какие-то правила взаимодействия в региональных конфликтах, несмотря на сильное противодействие со стороны военных и связанных с ними кругов внутри соперничающих держав и их клиентов - вовне.

Теоретический выход из этой ситуации предложил профессор Чикагского университета Р. Аксельрод. В опубликованной в 1984 году книге «Эволюция сотрудничества» он достаточно доходчиво объяснил различия между существовавшей на тот момент теорией конфликта и реальной практикой. Созданная еще в 1950-е годы Т. Шеллингом теория конфликта ориентировалась на разовое столкновение - ядерную войну. Поэтому и стратегия в конфликте по существу состояла в том, чтобы обеспечить участнику оптимальные условия для нанесения первого (обезоруживающего или смертельного) удара по противнику.

Аксельрод обратил внимание на то, что идея одного, «окончательного» удара себя исчерпала с появлением ВГУ, и обе стороны в конфликте - СССР и США - от нее отказались. Наоборот, обе были в равной степени заинтересованы в избежании ядерного конфликта. Соперничество между ними сместилось на нижние, доядерные этажи и распалось на десятки более мелких конфликтов, в которых они постоянно взаимодействовали, выигрывая в одних случаях и проигрывая - в других. И в этом случае ставка на решающий удар перестала представлять собой убедительное средство давления на противника. Переходя от одного доядер-ного конфликта к другому, обе стороны примерно одинаково выигрывали и проигрывали; в одном случае могла торжествовать одна сторона (поражение США во Вьетнаме), в другом - другая (поражение СССР в Афганистане). Поэтому наиболее выгодной стратегией для обеих сторон становилась стратегия сотрудничества, при которой проигрыши обеих минимизировались (отсутствие поражения в конфликте - уже плюс), а выигрыши, наоборот, максимизировать.

Р. Аксельрод объяснил то, что происходило на практике во второй половине 1980-х годов. Наученные горьким опытом поражений в локальных и региональных конфликтах, ощутившие на себе ответственность за состояние баланса стратегических вооружений, обе сверхдержавы начали постепенное сближение в области управления конфликтами. Там, где это оказалось возможным, они сотрудничали в прекращении войны (Афганистан); там, где это позволяли обстоятельства, они способствовали прекращению конфликтов (Никарагуа, Южная Африка, Иран-Ирак). В целом и обстановка, и дух сотрудничества оказались столь подходящими, что они помогали друг другу даже в осуществлении силовых акций против зачинщиков конфликтов (война в Персидском заливе в 1991 году).

Таким образом, на рубеже 80-90-х гг. сложился достаточно удачный и приемлемый механизм и концепция «управления конфликтами». На верхнем, стратегическом уровне взаимоотношений между ведущими державами было достигнуто практически полное взаимопонимание в области избежания взаимного конфликта и поощрения его трансформации в сторону понижения военного противостояния. На нижних, доядерных уровнях был достигнут консенсус в области деидеологизации отношения к существующим конфликтам, их ликвидации и предотвращения. Было также достигнуто ограниченное сотрудничество в области силового контроля над конфликтом в Персидском заливе на базе укрепления международного права и действий США «по доверенности» от имени мирового сообщества. Можно было ставить задачу построения «нового мирового порядка», в котором управление конфликтами стало бы неотъемлемой частью.

Основанная на успехе завершения «холодной войны», концепция «управления конфликтами» получила еще большее распространение в 1990-е годы. Казалось, что если уж такой сложный и многогранный конфликт, как «холодная война», в котором сочетались идеологические, геополитические и иные компоненты, стало возможным преодолеть, то все другие конфликты как неизмеримо более простые, менее опасные и локализованные, тем более могли бы быть урегулированы. Этот совсем небезосновательный энтузиазм стал частью политики ООН (в частности его разделили оба последних Генеральных секретаря ООН - Б. Бутрос Гали и Кофи Аннан), вошел в число приоритетов «восьмерки», стал одной из задач НАТО, Европейской политики в области безопасности и даже общей задачей России и НАТО (соглашение о «двадцатке» в мае 2002 года).

Конечно, при этом произошла определенная модификация понятия «управления конфликтом». Если в усилиях по завершению «холодной войны» участвовали сами же противоборствующие стороны, они сами определяли для себя задачи и возможности урегулирования, создавали правила поведения, решали проблемы и занимались их верификацией (инспекции и проверки выполнения соглашений), то в управлении другими конфликтами должны были действовать иные правила. Мировое сообщество и от его имени члены Совета Безопасности ООН брали на себя функцию постановки задач урегулирования, ее реализации и исполнения проверки. Разумеется, все это должно было организовываться в рамках существующих норм и под большим давлением извне. Так состоялось урегулирование не только тех конфликтов, где были достаточно однозначными остатки «холодной войны», но и столь «деликатных» ситуаций, как война в Кампучии, конфликты в Восточном Тиморе и на Гаити, этнические столкновения в некоторых странах Африки. Но при этом, во-первых, определенные конфликты так и не «поддались» управлению, несмотря на предпринятые акции (Сомали), а, во-вторых, появились новые конфликты, связанные с международной террористической деятельностью, к чему ни великие державы, ни ООН оказались неподготовленными.

Иными словами, тип и характер общей международной ситуации в 1990-е годы, как оказалось, не способствовал формированию и укреплению неспешного, раздумчивого подхода к проблемам управления конфликтами. Сверхдержавная убежденность в том, что «великие» могут проконтролировать практически все конфликты, независимо от их происхождения, потерпела явное поражение в таких регионах, как Ближний Восток, Африка, Афганистан, Южная Азия, Корейский полуостров. Разумеется, здесь трудно упрекать кого бы то ни было за поспешность выводов или ошибочность избранного подхода. Трудно было и точно определить, насколько сильно те или иные конфликтные ситуации были поражены вирусом «холодной войны» и насколько большую роль она сыграла в их эволюции.

На этапе «холодной войны» большинство специалистов и в США и в СССР были убеждены, что конфликты того времени были прежде всего порождены «холодной войной». Например, конфликты в Корее или во Вьетнаме. Отсюда делался вывод о том, что достаточно покончить с «холодной войной», и проблема контроля над конфликтами, их урегулированием будет решена чуть ли не автоматически. Во внимание, за редким исключением, не принимался ни тот факт, что даже в условиях «холодной войны» все же существовали какие-то свои, специфические факторы возникновения и развития конфликтов, ни то, что даже когда конфликты были точно порождением «холодной войны», они обретали свою собственную жизнь и часто продолжали жить уже по своим эндемическим законам и сценариям.

Положение с конфликтами, с их живучестью стало одним из первых разочарований периода после окончания «холодной войны». Впоследствии к этим разочарованиям добавились еще трудности в российско-американских отношениях, распространение ядерного оружия, всплеск милитаризма и шовинизма в США и многие другие явления.

Но конфликты - и региональные, и локальные - все же занимали видное место в этом списке разочарований и неудач так называемого «постконфронтационного» периода.

В этой связи появилась задача переоценки знаний об источниках конфликтов в современную эпоху и закономерностях их развития. Прежде всего, потребовалось пересмотреть всю «европоцентристскую» модель международных отношений и закономерностей соперничества, поскольку географически мир конфликтов разделился: на «спокойную» часть и «конфликтующую» часть, бывший третий мир. Пришлось вспомнить, что та модель конфликтности, которая в течение многих лет считалась классической, по сути дела была рождена в определенный период истории, в котором европейские конфликты и по значению и по разрушительности затмили все остальные и стали считаться «основополагающими» для всей международной системы.

Это произошло уже в период войны за Испанское наследство (1701-1714), которая вынесла традиционное европейское соперничество династий далеко за пределы континента и затронула судьбы стран колониальной или полуколониальной периферии.

С тех пор появилась тенденция рассматривать «европоцентристские» конфликты как основную и главную сферу противоречий на мировой арене, определяющую по существу всю конфликтность. Оказалось, что это далеко не так: завершение «холодной войны», как конфликта в основном внутри «европоцентристского» мира, не претворилось автоматически в новое качество отношений за его пределами. Там по-прежнему продолжали доминировать иные мотивации и предпочтения, там конфликтность как тип отношений, свойственный «азиатскому способу производства», продолжала оставаться нормой, там мало что изменилось на уровне межличностных, межплеменных, межродовых и даже межстрановых отношений.

По-новому стали выглядеть и конфликты между развитыми и слаборазвитыми, богатыми и бедными. То, что при «холодной войне» выглядело как борьба против колониализма и неоколониализма, в «постконфронтационных» условиях уже обретало черты межцивилизацион-ных противоречий и конфликтов, на что тут же обратил внимание С. Хантингтон. В целом, конфликтность в международных отношениях в новых условиях отнюдь не убавилась, хотя она приобрела менее драматический характер из-за урегулирования противоборства между ядерными державами и стала иметь более «спокойный», «обычный характер».

В целом, говоря о структуре конфликтности в международных отношениях XXI века, целесообразно выделить три группы столкновений. Первая - верхний этаж структуры, конфликты между развитыми странами. На современном этапе они практически отсутствуют, потому что действуют инерция, стереотипы и механизмы периода «холодной войны»; группу возглавляет ведущая сверхдержава - США, и вряд ли возможен какой-либо конфликт между нею и любой иной развитой страной. Даже в тех случаях, где имеется экономическая подоплека конфликта (американо-японские экономические противоречия), сила воздействия политических и военно-стратегических факторов настолько велика, что о каком-либо «межимпериалистическом» (согласно марксистско-ленинской терминологии) столкновении даже не приходится говорить.

На нижнем этаже этой системы, там, где находятся беднейшие и наименее стабильные страны, конфликтность остается весьма высокой: Африка, бедные страны Азии (Шри-Ланка, Бангладеш, Афганистан, страны Индокитая). Но эта конфликтность, несмотря на обилие видов, мало кого пугает. К жертвам в этих случаях мировая общественность привыкла, они ее не мобилизируют (или почти не мобилизируют) на борьбу за предотвращение конфликтов, а ситуация разрешается за счет комбинации вмешательства ООН или бывших колониальных метрополий (Франция) и эмиграции наиболее активной части населения из этих регионов в более процветающие страны - прежде всего в США и Западную Европу.

Самой сложной частью структуры остается середина - страны, расположенные между «низом» и «верхом». Это -страны так называемого переходного пояса, промежуточной зоны. Как правило, к их числу относятся государства бывшего социалистического содружества и ряд стран бывшей колониальной периферии, которые под влиянием образцов развития, представленных на Западе, начали движение в направлении высокоразвитых стран с развитой демократией и рыночной экономикой, но в силу целого ряда внутренних и внешних причин так и не доросли до своего идеала. Они «застряли» в своем движении где-то на средних этажах и из-за этого испытывают особые сложности: внутри этих обществ идет борьба сил разной ориентации, в отношениях с бывшими собратьями по уровню развития, которые остались топтаться на месте, образуются конфликты; сердечное согласие также не получается и с высокоразвитыми странами, не соглашающимися принять их в нынешнем виде в свое сообщество. Возможно, именно здесь и сосредоточен эпицентр того, что некоторые называют «конфликтом цивилизаций», поскольку здесь остается Китай, Иран, арабские страны, крупные страны Южной Америки.

В целом ситуация с конфликтностью в международных отношениях начинает выглядеть как значительное ухудшение по сравнению с периодом «холодной войны».

Более не действуют прежние ограничения, навязанные опасениями по поводу ядерного конфликта; уровень противоречий не снижается, борьба за место под солнцем продолжается. Мало того, с распространением ядерного оружия перспектива ядерного конфликта, например, между Индией и Пакистаном, не выглядит совсем уж нереальной.

Ядерное оружие пришло на Ближний Восток (Израиль), Корейский полуостров. Создается впечатление, будто ожидания десятилетней давности в области управления конфликтами оказались построенными на песке, и общая ситуация значительно регрессировала по сравнению с периодом «холодной войны».

Существует интересный документ - прогноз глобального развития, подготовленный Советом по разведке США, состоящим при Совете национальной безопасности и включающим представителей разведывательного сообщества, делового мира, ученых. Этот прогноз готовится раз в пять лет и охватывает период до 15 лет. Последний прогноз, подготовленный в 2000 году, называется «Глобальные тенденции - 2015». Авторы прогноза выделили семь движущих факторов («драйверов»), которые, по их мнению, воздействуют в наибольшей степени на формирование мировой ситуации на нынешнем этапе. Среди них:

− демографические перемены, состоящие в основном в том, что к 2015 году население мира возрастет еще на один миллиард человек, и это в одних странах будет содействовать росту стабильности (там, где экономика на подъеме), а в других - наоборот, будет раскачивать ситуацию и порождать конфликты (из-за плохого состояния экономики и ограниченности ресурсов);

− состояние природных ресурсов и природной среды - прежде всего производство продовольствия и наличие питьевой воды. Причем, если есть обоснованные надежды на то, что объем производства продовольствия будет отвечать растущим нуждам населения земли, то проблема его распределения остается нерешенной и по-прежнему острой;

− научно-техническое развитие, на острие которого будут по-прежнему находиться информационные технологии, способные и дальше изменять цикл производства и распределения в масштабах, сопоставимых с масштабами воздействия индустриальной революции;

− глобальная экономика и последующая глобализация мирового производства и мирового рынка, имеющие возможность привести к несоизмеримо более высокому уровню взаимозависимости, при которой значительно возрастает как угроза всеобщей дестабилизации из-за какого-то отдельного участника системы, так и шансы на всеобщую стабилизацию под влиянием более развитых стабильных стран;

− управленческие структуры в рамках отдельных стран и в более широких масштабах, при которых сохраняется роль национальных правительств, несмотря на то, что их функции в области управления потоками информации, передачи технологии, борьбы против распространения заболеваний, контроля над миграцией населения сокращаются;

− будущие конфликты, среди которых для США, как полагают авторы доклада, будут особенно важны порождаемые тремя типами причин: 1) стремлением использовать уязвимые места той или иной страны, включая США, для ослабления ее международных позиций в случае участия в асимметричном конфликте (например, с проявлениями терроризма); 2) сохранением угрозы конфликта с применением оружия массового уничтожения (она может исходить, как говорится в докладе, от России, Китая или «государств-изгоев»); 3) региональными противоречиями;

− роль США, которая останется несопоставимой с ролью ни одной другой страны мира в области экономики, технологии, военных возможностей и дипломатического влияния.

Понятно, что американские эксперты не могли не закончить доклад вопросом о роли США. Но только частично это можно объяснить наличием естественного интереса к тому, каким образом Америка может и должна взаимодействовать с факторами, создавшими «новую мировую ситуацию». В неизмеримо большей степени это объясняется тем фактом, что Соединенные Штаты на деле сыграли и продолжают играть определенную роль в развитии мира на период до 2015 года (как это произошло уже в 1990-е годы), и поэтому надо установить как возможности дальнейшего воздействия со стороны США на мировую ситуацию, так и степень их ответственности за то, что там происходит и еще может произойти.

Если же вернуться к анализу состояния конфликтности, то из прогноза американских специалистов можно выделить несколько весьма важных моментов. Во-первых, проблема накопления и распределения ресурсов. Как это видно из фактических материалов, основная часть ресурсов необходимая для воспроизводства населения и экономики бедных стран, производится в развитых странах и ими же распределяется: иногда до пределов внешних границ других государств, иногда - и внутри них, если в этих странах действуют крупные зарубежные корпорации. Этот фактор способен создать конфликтные ситуации как в отношениях между производителями ресурсов и их потребителями на международной арене, так и в отношениях между зарубежными производителями и потребителями внутри отдельных стран. Борьба будет идти за право контролировать процесс распределения ресурсов - в нем находится ключ к политическому господству и влиянию.

Во-вторых, потенциальными конфликтами грозит и состояние природной среды, ее эксплуатация и перспективы ее сохранения. Причем здесь нет одного прямолинейного источника образования конфликта: он может возникнуть как из-за загрязнения окружающей среды каким-либо производителем материальных ресурсов (например, выход США из Киотского протокола), так и из-за стремления государства, обладающего невозобновляемым ресурсом, строить свою стратегию развития на его эксплуатации (вырубка дождевых лесов, джунглей, играющих первостепенную роль в поглощении углекислого газа и восстановлении кислорода в земной атмосфере).

В-третьих, усиливается асимметрия в контроле над научно-техническим потенциалом и его плодами (компьютеры, телекоммуникации, космическая технология, производство электроэнергии и т.п.), ведущая не столько к росту взаимозависимости (она останется элементом развития международной системы, но в основном в области отношений производителя-потребителя), сколько к появлению прямой зависимости тех, кто приучен к пользованию плодами НТР, но и не может их производить сам.

И, наконец, два взаимосвязанных явления: растущая взаимозависимость всей системы и сохранение «узурпации» принятия решений национальными правительствами в то время как их реальная роль в производстве и распределении ресурсов уменьшается. Из этого возникает проблема адекватности национальных правительств или систем власти, их способности отвечать требованиям и особенностям современного этапа в развитии всей международной системы, их шансов на стабильное существование в ее рамках (концепция «стран-изгоев» или «оси зла»).

Вырисовывается следующая картина. Сложившаяся современная международная система представляет собой по идее целостную величину, в которой есть безусловные различия цивилизационного или материального характера, не имеющие антагонистического характера, если не считать отдельных, неопасных «возмутителей спокойствия» (хотя бы ту же «ось зла»). Но эта система может перестать быть взаимозависимой, если не решить проблему «национального суверенитета», больше ценимую местными элитами и системами власти, чем обществами, и не лишить этот суверенитет права на «самооборону», то есть права на применение вооруженной силы для защиты того, что называется - правильно или неправильно - «национальными интересами». Тогда и вопрос управления конфликтами станет сразу же более решаемым.

Так ставится вопрос в США и некоторых союзных им странах. В большинстве других государств, поскольку речь идет о сохранении власти местных правительств, часто либо вовсе не имеющих легитимности (новые и старые диктатуры), либо имеющих лишь частичную легитимность (там, где власть узурпируется местными элитами, даже, несмотря на элементы демократии), эта постановка вопроса вызывает сильнейшую озабоченность и раздражение.

Задача управления конфликтами отнюдь не отошла на второй план в списке приоритетов развитых стран. Наоборот, в связи с ростом зависимости между устойчивостью (или стационарности) всей системы и событиями в разных ее «этажах», управление конфликтами обретает еще большее значение не только для самосохранения системы (хотя, если иметь в виду фактор распространения ядерного оружия, и эту опасность следует учитывать), но и для ее успешного функционирования, сохранения ее способности к решению проблем. Поэтому в содержании этой задачи практически не произошло никаких перемен, если не считать двух: постановка самой задачи стала иметь намного более авторитарный, нормативный характер, а решение этой задачи уже определяется не как прерогатива «мирового сообщества», а как «обязанность» одной-единственной сверхдержавы - США.

Здесь, в этой области вырисовывается сочетание нескольких одновременно действующих факторов. С одной стороны, безусловно, правильное стремление использовать отсутствие раскола мира на враждующие группировки для того, чтобы разработать и внедрить механизмы и процедуры разрешения конфликтов до того, как они достигают уровня военных столкновений. В принципе этот подход разделяют все (или почти все) ответственные участники международной системы. Да и существующие документы и решения международных организаций предписывают постановку и реализацию этой задачи.

В течение 1990-х годов, несмотря на выявление тревожных тенденций к обострению конфликтности, определилась концептуальная и практическая структура управления конфликтами. В ней имеется достаточно четкая военная часть, на которую приходится принуждение к миру (или военные действия по подавлению и предотвращению военных столкновений), поддержание мира, разоружение противоборствующих сторон и контроль над поставками им оружия, преследование и наказание военных преступников, лиц, допустивших преступления против человечности. В ней имеются и достаточно развитая невоенная часть, включающая разрешение спорных проблем через международный арбитраж и судопроизводство, администрацию территорий, оккупируемых войсками, действующими по мандату ООН, поставки гуманитарной помощи и ее распределение, действия полицейских сил ООН. Все эти элементы, хотя и в разных сочетаниях, присутствовали в усилиях по управлению конфликтами в Боснии, Косово, Афганистане, Ираке (деятельность ООН до начала военной акции США против Ирака).

Другая сторона проблемы управления конфликтами - это спор вокруг вопроса, чьей прерогативой должна быть политика управления конфликтами. В первой половине 1990-х годов, когда проблема была сформулирована в качестве одной из целей международного сообщества, казалось, что имеется всеобщее согласие относительно ведущей роли ООН в этом процессе. В ходе сложной дипломатической борьбы вызревала идея, что юридической основой этой политики должны быть решения Совета Безопасности ООН, который не только создает схему управления конфликтами, но и определяет, кого и как привлечь к осуществлению этого управления: денежными взносами, участием в военных действиях, поставками транспортных средств, горючего и т.д. На этой позиции и до последнего времени стоят Россия, Франция, Китай, словом все те страны, которые выступали против военной акции США в Ираке.

Но опыт конфликтов в Персидском заливе, на Балканах, в Афганистане и в других регионах, где ООН была предоставлена возможность управлять конфликтами, выявил весьма ограниченную способность этой организации заняться осуществлением этой задачи. Причем дело было не только в высокой степени ее бюрократизации и недостатке политической воли. Сами же ведущие державы ООН, члены Совета Безопасности в свое время не поддержали предложение бывшего советского президента М.С. Горбачева восстановить военные органы ООН, наделить эту организацию своими самостоятельными силами и техникой для осуществлений миротворческих ситуаций, а также для обеспечения работы органов гражданской администрации ООН.

Это способствовало выявлению двух основных претендентов на роль миротворца, обеспечивающего военную сторону политики управления конфликтами, - США и НАТО. На этапе, который разворачивался в основном вокруг конфликта в Сомали (1993) и в Боснии (1995), разночтений между США и их союзниками практически не было. Наоборот, миротворческие операции стали считаться одним из специальных направлений деятельности блока НАТО, и в наивысшей форме это проявилось в период кризиса, вызванного военным нападением НАТО на Сербию из-за событий в Косово (1999).

Позднее обнаружились расхождения между союзниками. Европейские страны - члены ЕС также определили свой интерес к управлению конфликтами, фактически сделав это стержнем своей политики в области безопасности, о чем говорили решения Петерсбергской конференции ЕС, на которой определились задачи и направления деятельности союза в этой сфере. Одновременно в США после прихода к власти администрации Дж. Буша и в связи с нападением террористов 11 сентября 2001 г. на Всемирный торговый центр и Пентагон начал быстро формироваться свой подход к управлению конфликтами, основанный на активном и даже упреждающем применении военной силы самими США. Вначале эта политика в целом прошла проверку в Афганистане зимой 2001-2002 годов, а затем уже была сформирована в качестве доктрины в период войны в Ираке зимой 2002-2003 годов. Параллельно США использовали и европейский подход к управлению конфликтами для создания «комитета 20», который объединил страны НАТО и Россию.

Таким образом, в сфере управления международными конфликтами образуется весьма сложное и противоречивое положение. Во-первых, имеется практически полное единогласие относительно постановки задачи управления конфликтами, а также концептуальной схемы ее осуществления: принуждение к миру, миротворчество, разоружение противостоящих сторон, разрешение споров с помощью посредников, наказание тех, кто предпочитает военные решения, а также более обширная совокупность проблем, связанная с контролем над вооружениями, помощью развитию, контролем над незаконном оборотом оружия, наркотиков и иммиграцией.

Во-вторых, практически определен круг тех ситуаций, где «международное сообщество» было бы заинтересовано в применении теории и практики управления конфликтами, хотя после появления концепции «оси зла» и здесь назревает дипломатический конфликт между США и ООН не меньшей тяжести, чем был конфликт по поводу Ирака. Вряд ли ведущие страны антиамериканской оппозиции в иракском кризисе будут склонны изменить свою позицию по Ирану, Северной Корее, Сирии. Но самое главное противоречие, которое осложняет всю сферу управления конфликтами, это - роль главного исполнителя. В силу разных причин никакая ООН не сможет выполнить эту роль, поскольку она требует иной концентрации ресурсов, наличия политической воли, невозможной в условиях полицентристской системы принятия решений; наконец, она требует известного энтузиазма, очень часто вытекающего из приверженности определенному политическому курсу. И все это имеется у США, во всяком случае, до тех пор, пока расчеты на успех в этой области входят в планирование президентом Дж. Бушем своей предвыборной кампании на 2004 год.

Но именно здесь и возникает одно из самых невероятных и маловразумительных противоречий сегодняшней мировой политики: группа держав, включающая достаточно влиятельных участников международной системы (Россия, Китай, Франция, Германия), в силу разных причин не хочет доверить Соединенным Штатам функцию контроля над конфликтами, считая, что это и без того увеличит международные активы США им во вред. На весах находятся: с одной стороны, возможности стабилизации обстановки в тех регионах, где она осталась конфликтной после завершения «холодной войны»; а с другой - опасения, что эта стабилизация принесет выгоду только одной державе (хотя потенциально от этого могут выиграть все.

На мой взгляд, все это еще раз показывает насколько межкультурные отношения зависят от международной политики. Напомню, даваемое ранее определение культуры: «Культура - специфический способ организации и развития человеческой жизнедеятельности, представленной в продуктах материального и духовного труда, в системе социальных норм, в духовных ценностях, в совокупности отношений людей к природе, между собой и к самому себе». На мой взгляд, люди разной культурной принадлежности не могут общаться друг с другом без возникновения конфликтных ситуаций, если конфликт развивается между странами, гражданами которых они являются.

Следует сказать, что в реальной жизни «чисто» межкультурные конфликты не встречаются. Реальные отношения предполагают наличие целого множества взаимопроникающих конфликтов, и было бы ошибкой считать, что в основе любого конфликта между представителями различных культур лежит незнание культурных особенностей партнера по коммуникации. Поэтому не стоит питать иллюзий относительно того, что одно лишь знание культурных различий является ключом к разрешению межкультурных конфликтов. Однако всегда следует учитывать, что возможное нарушение коммуникации может быть вызвано неверными атрибуциями коммуникантов.

1.    Актуальные проблемы лингвистики, транслитологии, межкультурной коммуникации и лингводидактики- Материалы региональной научно-практической конференции г. Ульяновск/ под ред, А.И. Фефилова.// УлГУ, 2003;

2.    Общение. Языковое сознание. Межкультурная коммуникация. - Сборник статей. / под ред. Л.Н. Виноградова.//Калуга, 2005;

3.    Быстрова С.П. Грани культуры: актуальные проблемы истории и современности.//ИБП, М.,2006;

4.    Василик М.А. Основы теории коммуникации. / под ред. М.А. Василика // Гардерика, М.,2005;

5.    Гришаева Л.И. Культура взаимопонимания и взаимопонимание культур. / под ред. Л.И.Гришаева, М.К. Попова//Воронежский государственный университет, Воронеж,2004;

6.    Песикова Т.Н. Межкультурная коммуникация и корпоративная культура // М.:Логос,2002;

7.    Петров Ю.В. Культура и коммуникация: глобальные и локальные измерения / под ред. Ю.В. Петрова // НТЛ, Томск, 2004;

8.    Садохин А.П., Грушевицкая Т.Г. Культурология. Теория культуры.//М.:Юнити-ДАНА,2004;

9.    Садохин А.П., Теория и практика межкультурной коммуникации//М.:ЮНИТИ,2004;

10.  Харьковская А.А. Коммуникация в диалоге культур//Самара,2002.