Реферат: Азиатский способ производства

Реферат: Азиатский способ производства

ВВЕДЕНИЕ

1. Сущность азиатского способа производства

2. Азиатский способ производства и отечественная историческая наука

3. Современные представления об азиатском способе производства

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Введение

Баталии по вопросу о крупномасштабном членении исторического процесса в последние годы превратились в междисциплинарные, привлекая к себе внимание историков, философов, экономистов. Свидетельством тому своего рода итоговые монографии, а также многочисленные статьи, обзоры дискуссий и « круглых столов», появившиеся в начале 90-х годов ХХ века.

Интерес к данной проблематике, затрагивающей глубинные методологические основы исторического познания, был велик всегда. Вспомним хотя бы «извечный» спор марксистов со сторонниками «идеальных типов» Макса Вебера. Но в заключительной трети XX века этот интерес перерос в бум, детерминированный целым комплексом причин. Обозначим наиболее существенные из них.

Во-первых, это дискуссии, прокатившиеся в разное время в исторической науке в связи с ее конкретными проблемами.

Такой характер носила дискуссия о так называемом азиатском способе производства (вернее, ее новый всплеск, относящийся к 60-м годам, поскольку первый этап дискуссии состоялся еще в 20-е годы). В ходе дискуссии выявились, на наш взгляд, четыре существенно отличающиеся Друг от друга точки зрения по вопросу о конкретно-историческом содержании азиатского способа производства 2. Вкратце излагая их, постараемся « вынести за скобки» те общие моменты, которыми они объединяются независимо от воли авторов.

1. Сущность азиатского способа производства

Идею о существовании особого «азиатского» способа производства выдвинул К.Маркс. Обоснование этой идеи не было, однако, полным и исчерпывающим, что послужило поводом видеть в ней лишь случайный и необязательный, даже забытый впоследствии изгиб мысли Маркса. И хотя специалисты-марксологи решительно отвергли подобный подход, факт остается фактом: не вписавшись в пятичленную схему формаций (первобытность рабовладение — феодализм — капитализм — социализм), представление Маркса о Востоке как об особом феномене оказалось, как это ни парадоксально, непризнанным в марксистском обществоведении.

Быть может, Маркс был неправ и идея оказалась нежизнеспособной? Ведь нет сомнений, что он очень мало знал о Востоке, тогда как современное востоковедение дает специалистам неизмеримо больше. Но, если бы дело обстояло именно так, идея «азиатского» способа производства уже давно умерла бы естественной смертью. Между тем она живет. Дискуссии на эту тему не прекращаются, причем далеко не только в среде марксистов. В чем же суть проблемы?

Знакомясь с восточными обществами и государствами, изучая азиатскую общину как первичную ячейку всего Востока, Маркс не увидел там частной собственности (только частное владение) и придал этому обстоятельству ключевое значение. А коль скоро нет частной собственности — что можно сказать о классах? Показательно, что Маркс, открывший миру борьбу классов как движущую силу прогресса, никогда не говорил о классах и тем более о классовой борьбе на Востоке, не упоминал о существовании там рабовладения или феодализма как формаций. Восток для него — это особая структура, где всесильному государству во главе с «восточным деспотом» («связующим единством») противостоит аморфная нерасчлененная масса объединенных в многочисленные социальные корпорации (общины) производителей, за счет ренты-налога с которых существуют объединенные в государственный аппарат социальные верхи, управляющие обществом. Эквивалентом частной собственности в этой структуре выступает верховная собственность государства, олицетворенного государем; эквивалентом классов и классовых антагонизмов — иерархическая система «поголовного рабства», в рамках которой любой нижестоящий бесправен перед вышестоящим, а деспотизм и произвол власти опираются на силу государственной машины.

Поневоле упрощенная и огрубленная, эта общая схема для времен Маркса была гениальным прозрением. В том немногом, чем располагало востоковедение его времени, Маркс увидел главное, что позволило ему сделать верные выводы о характере традиционных восточных обществ. Современное востоковедение в состоянии во многом дополнить (кое в чем исправить) и убедительно аргументировать идеи Маркса о восточных обществах и «азиатском» способе производства, особо подчеркнув при этом их суть: кардинальное отличие традиционных восточных (а точнее — всех неевропейских) структур от привычных европейских, на основе изучения которых и была в свое время отработана пятичленная схема, претензии которой на всемирно-историческую всеобщность ныне оказываются все более несостоятельными.

Следует сразу же заметить; что именно эта суть концепции «азиатского» способа производства, равно как и соответствующие тенденции современного востоковедения, наиболее болезненно воспринимаются сторонниками классической пятичленной схемы. Они не могут не видеть очевидного, но в то же время не в силах признать существование структурных различий между Западом и Востоком... между тем... нет ничего необычного в том, что на определенном этапе развития человеческое общество пошло двумя несходными путями и что именно такого рода структурное несходство привело к существованию двух различных феноменов — Европы (с античности) и традиционного Востока. ...

Европейская и неевропейская структуры.

Современная антропология с достаточной степенью убедительности свидетельствует о том, что процесс генезиса государственности всегда и везде протекал примерно одинаково и был связан не с формированием частной собственности и классового общества (что «по старинке» еще считается несомненным в марксистском обществоведении), а с оформлением ранних политических образований типа протогосударств. Это и есть тот самый неевропейский путь развития, о котором идет речь и который имел в виду Маркс, когда писал об «азиатском» способе производства. Протогосударства и раннегосударственные образования возникали на Древнем Востоке, в Африке и доколумбовой Америке, в средневековой Европе и Азии, в Полинезии.

На фоне этой общей нормы античная структура оказалась не просто исключением, но своего рода мутацией, социальным скачком, отрицающим предшествующую основу, или результатом некоей архаической революции, нигде и никогда более не повторившейся в подобной форме. В результате уникального стечения обстоятельств в Древней Греции (да и то далеко не везде) на основе микенской и гомеровской, «азиатской» по типу структуры возникла принципиально иная — античная с общепризнанным господством частной собственности в социально-экономических (производственных) отношениях. Тем самым была заложена основа европейского пути развития — того самого, что привел позднесредневековую Европу к капитализму. В этом смысле капитализм — детище именно античности, тогда как феодальная Европа — особенно раннефеодальная, столь красочно описанная А.Я. Гуревичем, — не что иное, как типично неевропейская структура, правда, по меньшей мере со времен Цезаря, находившаяся под определенным воздействием со стороны античной. ...

Основные признаки (комплекс элементов) античной структуры.

Античный тип общества сформировался на основе развитых торговых связей и средиземноморского мореплавания, что сравнительно рано привело к широкому распространению, а затем и господству товарно-денежных отношений и, как следствие этого, к заметному имущественному неравенству внутри коллектива, общины. И хотя реформы Солона в начале VI в. до н.э. частично выправили положение и укрепили общину, они в конечном счете лишь санкционировали уже сложившуюся структуру: основой производственных отношений ранней античности стало ориентированное преимущественно на рынок частное (индивидуально-семейное) товарное производство, часто с эксплуатацией в хозяйстве труда рабов.

Опиравшееся на частную собственность товарное производство способствовало достаточно отчетливой классовой дифференциации общества, хотя степень этой дифференциации, равно как и роль основного классового антагонизма (раб — рабовладелец) в античном мире нередко преувеличивается. Возрастала роль разделения труда с основанным на товарно-денежных отношениях обменом товарами и услугами. Община с ее самоуправлением превратилась в коллектив равноправных, но в имущественном отношении весьма неодинаковых граждан (город-государство, античный полис), функционирующий в условиях расцвета и господства частнособственнических отношений и вызванных ими к жизни генеральных принципов и институтов.

Одним из них было государство, т.е. сложившаяся на основе традиций общинного самоуправления политическая организация. Следует отметить, что в античной структуре причастность к власти не давала ни материальных выгод, ни даже ощутимых привилегий; это была почетная и престижная общественная обязанность, не более того. Право принимать участие в управлении коллективом имел каждый полноправный член коллектива, каждый гражданин. Поэтому-то государство в античном обществе и было орудием власти экономически и политически господствующего слоя полноправных граждан или, если угодно, класса частных собственников — с существенной оговоркой, что, по меньшей мере в греческих полисах, этот класс обычно представлял собой большинство населения.

Соответственно выглядела и правовая система, которая была сориентирована на легитимацию и защиту интересов граждан. На этой правовой и политической основе в античных полисах сложилось то, что можно назвать «гражданским обществом» со всеми присущими ему атрибутами, принципами, идеями и институтами, включая демократию, личные права и свободы, признание социальной значимости индивида, чувства достоинства и самоуважения гражданина, создание условий для развития творческих потенций личности, ее индивидуальной инициативы, энергии, предприимчивости и т.п.

Разумеется, не всегда и не везде все упомянутые принципы и права могли быть реализованы. Демократия и республика как институты не были всесильными, а в римское время к древнегреческой тирании были добавлены имперские преследования и притеснения. по, несмотря на все это, права и принципы как таковые уже были сформулированы и общеизвестны. Идея, овладевшая массами, стала весьма серьезной материальной силой, неотъемлемой частью общественного сознания. За свои права люди боролись, готовы были идти на смерть. И хотя античная демократия, как и частнопредпринимательская деятельность, по меньшей мере частично, функционировала не только на фоне бесправия рабов и иных неполноправных слоев населения, но и за счет их эксплуатации — и это весьма существенно, — она все же сыграла огромную роль в истории Европы и всего мира. Во всяком случае, «гражданское общество», демократия, права и свободы, гарантии частнособственнической деятельности обособленного и вычлененного из коллектива индивида — гарантии, которые даны ему коллективом и охраняются законом, — стоили весьма многого. Можно сказать, что на этом фундаменте зиждилась вся античная структура, что принципиально отличало ее от неантичной, практически незнакомой со всем этим комплексом социально-политических и правовых норм, обеспечивавших свободную экономическую деятельность индивида, частного собственника.

Комплекс основных элементов неевропейской структуры.

Ни одно из неантичных обществ, включая и те, что формировались сравнительно поздно и, казалось бы, в благоприятных условиях весьма развитых товарно-денежных отношений, даже в районах международных торговых путей, как то было с предисламскими арабскими протогосударствами типа Мекки, не только не обладало «классическим» обликом античной структуры, но и не эволюционировало в этом направлении. Ни одно из них не знало безусловного, ничем не ограниченного и тем более легитимированного и защищенного всеми необходимыми политическими и правовыми гарантиями господства частнособственнического хозяйства со свойственной ему активной частнопредпринимательской деятельностью индивида, не было знакомо с античным «гражданским обществом». Случайно ли это? Отнюдь. Скорее естественно и закономерно, особенно если обратить внимание на условия и обстоятельства генезиса ранних обществ, которые типологически предшествовали античности и принципиально отличались от нее тем, что возникали на базе первичной формации, вырастали непосредственно из недр первобытности — независимо от того, происходило ли это в глубокой древности или, как кое-где в Африке, почти на наших глазах. В судьбах неевропейских обществ это важное обстоятельство сыграло решающую роль, предопределив их многие принципиально-структурные отличия от античности.

Дело, прежде всего, в том, что не только о господстве, но и о существовании частной собственности как института в обществах, выраставших из недр первобытности, не могло быть и речи, ибо для формирования частной собственности как таковой необходима была, как минимум, трансформация общины по античной модели, т.е. замена нерасчлененного коллектива на коллектив индивидов-собственников, к чему складывавшиеся на базе первобытности ранние надобщинные структуры не были готовы.

Альтернативой частной собственности в ранних формирующихся неантичных структурах стал институт власти-собственности, со временем все прочнее укреплявшийся и тем определявший характер общества в целом. Суть феномена власти-собственности сводится к тому, что в условиях формирования надобщинных политических образований, протогосударств, владение и распоряжение ресурсами нерасчлененного коллектива становится функцией ставших над общинами субъектов власти, вождей и их окружения. Коллективная собственность общин трансформируется в верховную государственную собственность как функцию власти. Власть и собственность слиты воедино, причем восходящий к строгим нормам первобытной реципрокности взаимообмен здесь принимает форму обмена деятельностью: низы, т.е. объединенные в нерасчлененные коллективы общин производители, заняты производством, тогда как стоящие над ними немногочисленные, но облеченные властью верхи (аристократы, жрецы, воины, чиновники) и обслуживающий их все возрастающий персонал (домочадцы, слуги, рабы, ремесленники, торговцы и др.) заняты в сфере управления, без нормального функционирования которой усложнившаяся структура уже не может существовать. Несмотря на некоторое развитие ремесел и товарно-торговых связей, хозяйство описываемой структуры в целом еще очень долго остается натуральным. Производители выплачивают в казну часть произведенного ими продукта (это касается не только земледельцев, но и ремесленников, занятых в сфере услуг рабов и прочей челяди), за счет централизованной редистрибуции которого существуют причастные к власти.

Государство в этой структуре — не орган большинства, не орудие господствующего класса. Будучи субъектом собственности, оно в лице аппарата власти само выполняет функции и играет роль господствующего класса (государство-класс, по определению М.А. Чешкова). В рамках описываемой структуры государство — никак не надстройка над базисом, но важный элемент производственных отношений, доминирующий над обществом (не слуга его, кал по характерно для античной и тем более капиталистической Европы). По отношению к такому государству все непричастное к власти население суть безликая масса подданных, но никак не граждане. Пусть это население делится по правовым, имущественным и иным признакам на различные категории — по отношению к власть имущим все они рабы («поголовное рабство»). Разумеется, склонившее голову перед всемогущим государством общество ни в коей мере не может считаться гражданским (речь не о термине, а о сути понятия). Не будучи знакомым ни с демократией, ни с такими понятиями, как права и свободы личности, оно и не стремится ни к чему подобному. Зато оно ревниво оберегает существующий статус-кво. В условиях, когда для произвола и деспотизма власти существуют максимально благоприятные возможности, это достаточно важно. Для достижения этой цели общество мобилизует все доступные ему средства, и прежде всего санкционированную религией и обычаем систему нормативных установок, строгих правил социального бытия. Создается и система правовых норм. Ориентированная на защиту интересов государства и казны, она одновременно регулирует отношения людей, исходя опять-таки из сложившихся принципов взаимоотношений. Наконец, возникает система социальных корпораций (община, клан, каста, цех и т. п.), в задачу которой входят как защита индивида от произвола властей, тал и облегчение функций администрации. Система корпораций - своего рода компромисс между государством и обществом, причем конечной целью его опять-таки является взаимовыгодное укрепление статуса-кво.

На определенном, причем достаточно раннем, этапе развития описываемой структуры протекающие в ней социально-экономические процессы (рост престижного потребления верхов, появление частного рабовладения, увеличение доли товарного хозяйства, развитие частной торговли и всей сферы товарно-денежных отношений и т.п.) приводят к феномену приватизации. Появляется частная собственность, которая становится конкурентом казны в деле эксплуатации производителей и присвоения прибавочного продукта. Частный собственник противостоит власти-собственности государства, причем в этом заключается не столько ирония ситуации (пигмей перед лицом Левиафана) сколько драма собственника в неевропейской структуре. Слабая и не опирающаяся на легитимирующие и защищающие ее институты и нормы частная собственность не в состоянии противостоять мощному и эффективно функционирующему государству. Как и все остальное общество, она вынуждена склонить голову перед ним и принять предложенный ей статус строго контролируемого, постоянно ограничиваемого и практически беззащитного перед произволом власть имущих рода деятельности. Быть может, ее шансы улучшаются в те периоды, когда государство слабеет, наступает эпоха кризиса, децентрализации, нарушения привычной нормы и всеобщего недовольства населения? Ничуть. Острие социального недовольства в подобные периоды неизменно направлено именно против разбогатевших и потому выделяющихся на общем фоне нищеты и бедствий частных собственников. В глазах обедневшего люда именно стяжатели являются виновниками кризиса и нарушения нормы - неудивительно, что они расплачиваются за это своим достоянием. Создается своего рода заколдованный круг, разорвать путы которого искусственно ослабленная частная собственность практически не в состоянии. Вот почему под покровительством и строгим контролем всесильного государства предпринимательская активность имеет оптимальные для своего существования в рамках описываемой структуры условия.

Ранняя структура неантичного типа, являвшая собой весьма устойчивую по основным параметрам надобщинную организацию с примерно стандартным набором элементов и признаков, всегда начиналась с политогенеза, с возникновения протогосударства. Сердцевиной и стержнем ее была власть-собственность, олицетворенная государством. Возникновение в стратифицированном обществе правящих верхов, существующих за счет централизованной редистрибуции ренты-налога, выплачиваемого в казну всеми остальными, и создавало, собственно, структуру, о которой идет речь.

Раз возникнув и начав институционализироваться, структура этого типа, с одной стороны, укреплялась за счет поддерживавших ее связей (увеличение прослойки правящих верхов за счет воинов и чиновников, жрецов и обслуживающих верхи ремесленников, слуг и рабов; сохранение нерасчлененности социальных корпораций, прежде всего общин, при отсутствии условий для появления индивида-собственника как независимого, экономически и социально самостоятельного субъекта, чья деятельность была бы ограждена системой правовых гарантий; возникновение административно-правовой системы, ориентированной на защиту интересов государства и казны и допускавшей произвол в отношении подданных, — словом, подчинение общества всесильному государству), а с другой — автоматически воспроизводилась, умело адаптировалась при меняющихся условиях, даже регенерировала после преодоления кризисов (к этому и сводится значимость заложенного в структуру в момент ее формирования социального генотипа, благодаря которому сохраняется устойчивость и неизменность иерархической пирамиды элементов и связей даже тогда, когда структура усложняется за счет новых элементов и связей). Практически это означает, что структура устойчиво консервативна и способна к саморегулированию в меняющихся обстоятельствах. Механизм функционирования ее запрограммирован таким образом, что появление новых элементов и связей — будь то частная собственность и развитое городское ремесло, торговля, деньги и рыночное хозяйство, долговая кабала и ростовщичество и т.п. — не взламывает ее изнутри, а ведет к выходу на передний план ее регулирующей функции, в задачу которой входит найти каждому из новых элементов такое место, которое не ослабляло бы основ самой структуры, ее структурообразующей системы связей.

При таких обстоятельствах взломать структуру изнутри почти невозможно. Практически это случилось лишь однажды, в античности, причем сопровождалось радикальной трансформацией структуры-предшественницы. Основным стечем иерархической пирамиды элементов и связей оказалась развитая частная собственность. Наиболее значимыми в структурном отношении элементами стали индивидуальное товарное хозяйство с эксплуатацией чужого труда, характерные для «гражданского общества» политические и правовые институты, о которых уже шла речь, и т.п. Словом, возникла принципиально иная структура (иной социальный генотип), тоже устойчивая, саморегулирующаяся, автоматически воспроизводящаяся, умело адаптирующаяся к обстановке и способная к регенерации при благоприятных обстоятельствах.

Динамика эволюции и проблема взаимодействия обеих структур.

Саморегулирующийся механизм функционирования обеих докапиталистических структур во многом определял закономерности и пределы их эволюции. Правда, эти пределы были разными. Для античной структуры, более развитой и основанной на импульсах, по своему характеру динамичных и склонных к наращиванию нового качества (частнособственническая энергия, инициатива, предприимчивость), тенденцией было последовательное развитие частной собственности, которая наиболее энергично проявляла себя в городах — будь то полисы вроде Афин в древности, торговые республики типа Генуи и Венеции в раннем средневековье или европейские города со всеми их привилегиями и нормами самоуправления в период господства феодальных порядков. Как известно, эпохи Возрождения и Реформации создали новые благоприятные условия для дальнейшего быстрого и успешного усвоения и развития античного наследия, а первоначальное накопление капитала после Великих географических открытий создало материальную базу для вызревания на этой благоприятной основе капитализма. Капитализм в этом смысле — детище европейского городского хозяйства с его экономическими нормами, политической автономией и правовой культурой, а все это восходит, как на это правильно обратил внимание в своей статье Л.Б. Алаев, не к европейскому феодализму, а к наследию античности.

Итак, динамика эволюции античного типа общества через развитое товарное хозяйство Рима и городское хозяйство средневековой Европы вела к генезису капитализма, причем вся эта линия от начала до конца принципиально вписывалась в рамки одной структуры той, что была основана на частнособственническом начале в качестве ведущего элемента, несущего стержня иерархической пирамиды связей античного типа.

Иная динамика и иные пределы роста были у неевропейских обществ. Здесь саморегулирующийся механизм, имевший тенденцию к укреплению власти-собственности и всесильного государства, не только не вел к расцвету частнособственнической инициативы и энергии, но и, напротив, был озабочен прямо противоположным, т.е. ограничением ее активности и созданием системы строгого контроля над ней. Города на традиционном Востоке пышностью, величиной и богатством, изысканностью изделий ремесла и обилием товаров ничуть не уступали европейским, а подчас и превосходили их. Но это никак не влияло на структуру общества в целом: под строгим контролем государства, без необходимой административно-правовой основы самоуправления, лишенные не только привилегий, но и приемлемого статуса городские жители, несмотря на их богатства, не имели перспектив для развития своей энергии и предприимчивости до такой степени, чтобы частнособственнический уклад стал ведущим способом производства и породил структуру античного типа, не говоря уже о капитализме. Динамика эволюции в этих условиях сводилась к цикличному развитию по туго сжатой спирали с межленным наращиванием количественных изменений (но также и со спорадическими крушениями, кризисами, сменами этносов, государств, династий, религий и т.п.).

Для неевропейских обществ залогом прогрессивного поступательного развития исторического процесса могло быть лишь взаимодействие структур обоих типов. Разумеется, не всякое случайное влияние давало позитивный результат. Длительный, растянувшийся почти на тысячелетие, период эллинизации, а затем романизации и христианизации ближневосточного региона (включая Древний Египет и древнее Двуречье, Сирию и часть Ирана) не привел к радикальной перестройке структуры, которая вновь обрела внутреннюю устойчивость после исламизации. Кстати, и германские племена, активно контактировавшие с Римом еще на рубеже нашей эры, начали заметно демонстрировать последствия античного влияния не ранее чем через тысячелетие (во многом благодаря их христианизации). Впрочем, это не должно вызывать удивление, ибо устойчиво-консервативный механизм саморегулирования для того и создавался веками, приобретая характер социального генотипа, чтобы быть достаточно надежным в случае внешнего влияния, о котором идет речь. Только когда неевропейские общества оказались внутренне ослабленными перед натиском европейского капитализма, ситуация изменилась: в ХVIII - XIX вв. эти общества были затянуты стихией капиталистического рынка в беспощадный водоворот колониализма (это коснулось не только Востока: для доколумбовой Америки альтернативой колониализма была латинизация). И вот тут-то децентрализованные или искусственно ослабленные вторжением колониального капитала традиционные структуры - прежде всего восточные - устоять не смогли. Они дали трещины в иерархической пирамиде традиционных связей, причем эти трещины-разрывы сразу же стали замещаться новыми связями, рожденными новыми условиями существования.

К чему это привело? В небольшом числе случаев (Япония и некоторые другие страны, в основном из числа причастных к дальневосточной конфуцианской цивилизации) — к почти полной замене ведущего элемента старой структуры новым, к выходу на передний план в качестве структурообразующего стержня частнособственнического капиталистического принципа отношений. В подавляющем большинстве остальных — к тому, что традиционная структура оказалась разрушенной далеко не полностью. Степень этого разрушения в разных случаях различна, но во многих случаях она не очень велика, что привело к тому, что, испытав серьезную деформацию, нарушение привычных связей, сбой апробированного веками механизма нормального функционирования, структура в целом осталась жизнеспособной. Пережив шоковый период, растянувшийся где на век-полтора, а где на считанные десятилетия, структура начала регенерировать, продемонстрировав немалые адаптирующие возможности. Характер адаптации и ее формы весьма заметно варьируют в зависимости от самой с раны, о которой идет речь, — от ее норм и принципов существования, культуры, религии, принадлежности к той или иной из великих традиций-цивилизаций. Но в целом результат сводится к одному — к появлению более или менее мощной отторгающей функции.

Конечно, такого рода функция как часть защитного механизма существовала в традиционных структурах и прежде. Но, когда встал вопрос об их жизни и смерти, роль этой функции должна была резко возрасти, что и произошло. Формы же ее проявления зависели от многих конкретных обстоятельств, причем в ряде случаев, как в современном Иране, они поражают своей откровенной апелляцией к фундаментально-безоговорочному культу древних традиций, глубинная суть которого — активная оппозиция западному капиталистическому образу жизни (антиимпериализм, антиколониализм, а то и просто антифорейнизм). Именно опирающаяся на родные традиции оппозиция Западу дает немалый импульс для усиления роли государства в жизни страны, т.е. для восстановления подорванного колониальным капитализмом привычного традиционного структурообразующего стержня в пирамиде связей. Пусть в структуре теперь много новых элементов, новых связей, с которыми нельзя не считаться, — основным стержнем ее, хотя и более слабым, менее подкрепленным старыми элементами, часть которых перестала функционировать либо оказалась малоэффективной в новых условиях, остается государственно-регулирующее начало.

Собственно, «азиатский» способ производства — это государственный способ производства, в своих различных модификациях хорошо известный как подавляющему большинству докапиталистических обществ всех континентов, включая доантичную и средневековую Европу, так и современным развивающимся странам. Суть его сводится к отсутствию частнособственнического начала в качестве ведущего стержня традиционной структуры и к господству в ней государственно-регулирующего начала, надежно защищенного всеми элементами и всей системой связей этой структуры, этого типа обществ.

История демонстрирует бесконечное множество конкретных вариантов обществ и государств с господством государственного способа производства. Как это ни парадоксально, но среди них немало и таких, где государство не представляет собой большой силы, достаточно напомнить о доисламской Индии, о длительных периодах политической раздробленности и децентрализации в остальных странах, будь то мир ислама или средневековая Европа. Смысл здесь не в силе государства как такового, хотя это очень важный фактор. Государство не обязательно должно выступать в форме гнетущей власти (хотя так часто бывало). Суть способа производства, о котором идет речь, сводится к тому, что государство выполняет функции субъекта производственных отношений, что оно — элемент производства в том секторе, за счет активности которого в основном существует общество. Это особенно наглядно видно на примере современных развивающихся стран, где функции государства в принципе те же, что и на традиционном Востоке, хотя характер современного производства позволяет ставить вопрос о государственном капитализме, что обычно и делается.

Выдвижение на передний план в спорах о формациях проблемы государственного способа производства в любом ее варианте, в любой модификации весьма перспективно. Преимущество по сравнению, скажем, со стремлением сблизить европейский феодализм с обществами средневекового Востока — в том, что нет нужды перекраивать реалии ради того, чтобы втиснуть всех в единый эталон. Иначе не ответить на главный вопрос: почему европейский феодализм породил капитализм, а в чем-то близкие ему восточные структуры, как их ни назови, органически не могли сделать того же? В том-то и суть, что капитализм — как это ни непривычно звучит — был порожден не феодализмом, а позднесредневековой европейской структурой, и ничем больше. Конечно, можно назвать эту структуру феодализмом. Но при этом надо помнить, что в основе процесса генезиса капитализма лежала дефеодализированная и восходящая многими своими параметрами к античности структура предкапиталистической Европы. Не видеть этого — значит не понимать сути процесса генезиса капитализма: для возникновения его нужны были те элементы, отношения и связи, которые структурно восходили к античности и полностью отсутствовали в традиционных неевропейских обществах.

Стадиально «классический» доренессансный европейский феодализм совпадает с ранней фазой в цикле развития традиционного Востока, близкой к первобытности и связанной с децентрализацией. Такого рода фазы встречались в истории не раз, а в наиболее яркой форме представлены, скажем, в чжоуском Китае. Но если говорить о динамике цикла, то нельзя забывать, что основные свойства и закономерности неевропейских обществ более рельефно проявляют себя в фазе расцвета централизованного государства (стадиально аналогичной европейскому абсолютизму с его дефеодализацией). А на этой фазе сравнивать традиционный Восток с Европой уже не приходится: европейский абсолютизм не чета восточному государству; он в постренессансной Европе уже существует в условиях вышедшего на передний план и трансформирующегося в направлении к капитализму античного наследия, с добавлением к нему мощного воздействия со стороны протестантизма. Словом, формационно это принципиально разные структуры... Поэтому, оставляя в стороне вопрос о феодализме как формации в Европе, следует заметить, что вне Европы нечто аналогичное было лишь элементом цикла в рамках иного — государственного («азиатского» по Марксу) способа производства».

Серьезное изучение древневосточной истории началось лишь в первой половине XIX в. с успехами ближневосточной археологии и дешифровкой египетских иероглифов и месопотамской клинописи. К этому времени в европейской литературе уже сложилось представление об особом пути развития восточных обществ, опиравшееся на материалы средневекового и нового Китая, частью Индии. Именно он лег в основу концепций Ш. Монтескье и Г. Гегеля, представлявших Восток как особое застойное общество.

Сравнение постепенно вырисовывавшихся древнеегипетского, ассирийского, вавилонского обществ с европейской античностью Греции и Рима еще более укрепляло историков в этом мнении. В древней истории Европы отчетливо просматривался республиканский строй, демократия, активная личность античного гражданина, динамичность развития. Одновременно исследователи уделяли большое внимание рабству, широко распространенному в Древней Греции и в Риме. В немалой степени это внимание определялось аболиционистским движением в США, некоторые идеологи которого пытались видеть в судьбе Древнего Рима прямое предупреждение современному рабовладельческому обществу. Поэтому для литературы XIX в. общим местом были представления о том, что античность — это рабовладельческий строй, экономическую основу процветания древнегреческих государств и Рима составлял труд рабов, эксплуатация рабов принимала наиболее жестокие формы, рабы были отделены от свободных резкой экономической и социальной гранью.

Древневосточный же материал рисовал совсем иную картину общества: крупные дворцы и храмовые комплексы, мощная деспотическая власть правителей, резко противостоявших основной массе трудящегося населения. На Востоке не просматривалось и намека на демократию, обеспеченность прав личности, его культура была резко отлична от античной. Зато прослеживались явные параллели в культуре и общественном строе древнего и средневекового Востока. Естественно, что по крохам поступавший материал осмыслялся в русле уже сложившихся теоретических установок об отсутствии динамики и застойности Востока.

Внимание в это же время европейских ученых к общинному строю и вышедшие работы А. Гакстгаузена и Г. Маурера об общине дали возможность высказать предположения, объясняющие застойность восточного общества. Зависимая община, существовавшая в Китае, Индии и других странах Востока в средние века, была встречена здесь европейскими колонизаторами и в новое время. Ориентированная только на самовоспроизводство, она выглядела очень логичной социальной ячейкой противного динамике общества. Поэтому общинный строй с его ограниченным развитием ремесленного производства, патриархальностью быта, слабой дифференцированностью личности и другими характерными чертами стал рассматриваться в качестве основы восточного деспотизма, сознательно поддерживавшего этот строй в состоянии стагнации.

Таким образом, представление об особом общественном строе на Востоке стало достоянием науки. В таком виде оно вошло в вызревшие к этому времени концепции, осмыслявшие исторический путь человечества. Во второй половине XIX — начале XX вв. в социологии наиболее популярными были концепции К. Бюхера и Э. Мейера. К. Бюхер резко разделял промышленное капиталистическое общество и докапиталистические традиционные, ориентированные не на расширенное воспроизводство, а на самообеспечение. Поэтому он сближал рабовладельческие и феодальные общества Европы, как имевшие сходную экономическую основу. Эта идея нашла крайнее выражение у М. Вебера, отрицавшего рабовладельческий строй в античности. Для Вебера все докапиталистические общества были феодальными. Восточные же общества в рамках такого взгляда на историю рассматривались как особый азиатский строй, параллельный европейскому, но не ведущий к капитализму.

Иных взглядов придерживался крупный специалист по древней истории Эд. Мейер, резко противопоставлявший рабовладельческое и феодальное общества. Античное рабовладельческое общество с его динамизмом, активностью, богатством, развитием торговли он сближал с современным буржуазным обществом. На этой основе выросла его знаменитая «теория цикличности», напоминающая современному читателю ленинское представление о спиралевидном развитии истории. Согласно «теории цикличности» человечество в своем развитии прошло два цикла, состоящих каждый из трех ступеней: первобытность — феодализм —капитализм. Первый цикл относится к древности: первобытность породила древневосточные государства (восточный феодализм), а их сменили античные Греция и Рим (античный капитализм). Второй цикл проходит современная цивилизация: носителями первобытности в нем германцы, разрушившие Римскую империю, их строй породил европейский феодализм, из которого вырос современный капитализм.

Таким образом, историческая наука конца XIX — начала XX вв. оставила в наследство рождавшейся в 20-30-х гг. советской марксистской науке два представления о Древнем Востоке. Согласно первому из них на Древнем Востоке сформировался отличный от европейского азиатский путь развития. В соответствии со вторым — на Древнем Востоке имел место феодализм, пусть и в несколько иных Формах, чем в Европе. В период становления советской науки очевидной была необходимость уточнить ход развития всемирной истории. Этому была посвящена целая полоса социологических дискуссий 1925-1935 гг. В их ходе особое внимание уделялось Востоку, где наблюдался подъем национально-освободительных движений. Его кульминацией стала революция в Китае 1925-27 гг. Первые работы советских историков были написаны в русле прежних представлений о феодализме на Востоке (Н.М. Никольский) и особом пути развития (Е.С. Варга). Важным аргументом в спорах историков и социологов были идеи классиков марксизма. Обратившиеся к работам К. Маркса, специалисты обнаружили целый комплекс высказываний об азиатском способе производства, написанных в русле представлений об особом пути развития восточных обществ. Идея специфики азиатского способа производства стала особенно популярной в связи с отходом гоминьдана от революции и переворотом Чан Кай-ши в 1927 г., поставившим вопрос о путях развития китайского общества.

До 1928 г. дискуссия о путях развития восточных обществ развивалась как сопоставление концепций феодализма и азиатского способа производства. В 1929 г. впервые была опубликована лекция В.И. Ленина «О государстве», стимулировавшая обсуждение марксистских принципов периодизации всемирной истории. Оформлялось содержание понятий «способ производства» и «общественно-экономическая формация». Ленин не упоминал азиатского способа производства. Означало ли это, что и для восточной древности был характерен рабовладельческий строй? Основой ленинской лекции была работа Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». В ней также автор не касался азиатского общества. Как же классики понимали его место в истории?

Историки разделились. Часть осталась на прежних позициях. И вышедший в 1933 г. первый школьный учебник древней истории, написанный Н.М. Никольским, исходил из представления о феодализме на Востоке. Другие, особенно ориентировавшиеся на указания классиков, пришли к выводу, что высказывания Маркса об азиатском способе производства были лишь рабочей гипотезой его ранних работ, которую он затем оставил. Ф. Энгельс, в отличие от Маркса специально занимавшийся докапиталистическими обществами, ничего не писал об азиатском способе производства. Более того в предисловии 1887 г. к американскому изданию «Положения рабочего класса в Англии» он прямо указывал, что и в азиатской, и в классической древности преобладающей формой классового угнетения было рабство. Следовательно, на Древнем Востоке был рабовладельческий строй?

В русле этого представления был сделан в 1933 г. доклад В.В. Струве «Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих обществ древнего Востока». На материале древнеегипетских и месопотамских источников он показал наличие уже в глубокой древности большого количества рабов и их жестокой эксплуатации. Бурное обсуждение работы В.В. Струве разделило историков. Первыми его выводы поддержали С.И. Ковалев, А.В. Мишулин, В.И. Авдиев. В скором времени они были приняты и на официальном уровне. Ряд причин способствовали этому. Во-первых, материал, представленный В.В. Струве, выглядел очень доказательно. Во-вторых, концепция рабовладения подкреплялась авторитетом В.И. Ленина. В-третьих, общественная атмосфера 30-х гг. требовала четкости и определенности: начиналось преподавание истории в школе, была необходима определенность в складывавшейся концепции пяти общественно-экономических формаций как ступеней общественного прогресса. В-четвертых, концепция рабовладения была более проста и понятна с точки зрения классовой борьбы, она исходила из основных антагонизмов рабы рабовладельцы, крепостные — феодалы, пролетарии — капиталисты. Концепция казалась «простой как правда». Активные противники разными способами были вынуждены замолчать. А бросающееся в глаза различие между двумя вариантами древних обществ — восточным и античным — было объяснено прохождением рабовладельческой формацией двух этапов в своем развитии: Древний Восток — раннерабовладельческие общества, античность — развитые рабовладельческие общества. Тогда это казалось естественным для теории принесением частного, особенного в жертву общему.

В 1939 г. была впервые опубликована (сначала на русском языке) работа К. Маркса «Формы, предшествующие капиталистическому производству» (Соч. 2-е изд. Т. 46. 4.1), где в развитии докапиталистических обществ выделялись не рабовладельческий и феодальный этапы, а азиатский, античный, германский (феодальный). Но к этому времени «марксистская» концепция уже сложилась, да и внешние обстоятельства не способствовали дискуссиям.

С середины 50-х гг. началось оживление не только в общественной жизни, но и в общественных науках. Исследователи не хотели брать на веру прежние установки и выводы. Встала проблема проверки исторической схемы пяти общественно-экономических формаций. Нового осмысления требовало и наследие К. Маркса. Одним из первых уже в 1956 г. выступил А.И. Тюменев, первый марксист-античник, полтора десятилетия вынужденный посвятить шумерскому языку. Проверив выводы В.В. Струве, он пришел к заключению, что на Древнем Востоке существовал рабовладельческий строй. Но это не был первый этап рабовладельческой формации. Восточные общества не развились до классического рабовладения. Это был совсем иной тип рабовладения, чем в Греции и Риме. По мнению А.И. Тюменева, следует говорить не о двух этапах, а о двух типах рабовладельческих обществ, различие между которыми объясняется влиянием разной географической среды. Сильное влияние на развитие теории истории оказал выход на историческую арену развивающихся стран Азии и Африки, приобретавших национальную независимость. В распоряжение обществоведов поступил колоссальный по объему материал, относящийся к их общественному устройству. Этот материал во многом не вписывался в отработанную схему пяти формаций. Закономерности общественного развития выглядели гораздо специфичнее, чем было принято считать. Поэтому многие исследователи были более радикальны, чем А.И. Тюменев. Уже первые исследования наследия К. Маркса (Э. Хобсбаум, Ф. Текеи) и конкретной истории (Э. Вельскопф, Р. Гюнтер, Л.С. Васильев, Ю.И. Семенов) привели ряд ученых к выводу о присущем Древнему Востоку особом способе производства, отличном от античного рабовладельческого. Разработкой его проблем занимались не только в нашей стране. В 1962 г. во Франции при Центре марксистских исследований была организована группа по проблемам азиатского способа производства, издававшая журнал «Пансэ», руководимый Ж. Шено.

В 1964 г. во время VII-го международного конгресса антропологических и этнографических наук в Москве французские марксисты Ж. Сюрэ-Каналь и М. Годелье выступили с тезисами об азиатском способе производства. В кратком ответе им академик В.В. Струве поддержал идею особого строя для наиболее древних обществ долины Нила и Месопотамии. Это и послужило началом долго зревшей в недрах науки дискуссии об азиатском способе производства (АСП), особенно активно развернувшейся на страницах исторических журналов и в научных учреждениях в 1965-67 гг. Обсуждение вышло далеко за рамки древневосточных проблем. Были поставлены общетеоретические вопросы: о количестве общественно-экономических формаций, о критериях отнесения общества к общественно-экономической формации, о влиянии географической среды на общественное развитие, проблема качественного отличия докапиталистических обществ от буржуазного и др. Делались попытки пересмотреть сложившуюся в 30-х гг. теорию общественного развития.

Если суммировать идеи, высказанные в ходе дискуссии на предмет азиатского способа производства (АСП) в древности, то получится следующая картина. АСП — это особый строй, который возникает при переходе от первобытности к развитому классовому обществу, то есть к обществу, где классовые противоречия определяются развитием частной собственности. При АСП еще нет частной собственности на основное средство производство — землю и нет классов частных собственников и угнетаемых ими людей, утративших средства производства. Вместо этого сохраняются как наследие первобытности общины, еще слабо затронутые имущественной дифференциацией. Над ними и надстраивается деспотическое государство, наличие которого отличает этот строй от первобытного. Такое деспотическое азиатское государство отличалось по функциям от рабовладельческого и феодального. Прежде всего, оно выступало организатором производства, тогда как на Западе этим занимались рабовладелец, феодальный сеньор, капиталист. Часть исследователей, вслед за К. Марксом, связывали экономическую деятельность азиатского государства с ирригацией и организацией работ по искусственному орошению. Но другие отмечали, что она была много шире: государство осуществляло и контроль за севооборотом, и руководство некоторыми отраслями промышленного производства, и товарообмен. По выражению Ж. Шено, государству принадлежало «высшее командование в экономике». При этом оно использовало не экономические рычаги, а внеэкономическое принуждение. За выполнение своих экономических функций государство присваивало прибавочный продукт и таким образом осуществляло эксплуатацию общин. Практически эксплуатация выражалась в налогах и коллективных трудовых повинностях.

В качестве господствующего класса в таких условиях выступало государство само по себе «как сущность», а не люди — знать или чиновники. Вельможи и бюрократия эксплуатировали общины лишь в силу того, что каждый из них получал во владение частичку публичной власти. Порабощенным классом являлись сами общины, члены которых составляли массу подданных. Такое определение основного классового противоречия совпадает с выделенными Ф. Энгельсом в «Анти-Дюринге» двумя линиями формирования «первоначальных отношений господства и подчинения». Первая линия это хорошо известное деление на рабовладельцев и рабов. А вторая, характерная для обществ АСП, строилась на обособлении людей, осуществлявших еще в первобытности функции управления, от массы рядового населения. Вследствие развития этого классового противоречия оформлялась особая форма эксплуатации — «поголовное рабство» (термин К. Маркса). Подданные являлись почти даровой рабочей силой. Большие массы населения можно было поднимать не только на осуществление общественно-полезных работ, но и совершенно бесполезных — храмов, дворцов, пирамид и т.п. Некоторые исследователи называли это «нерасчлененной формой эксплуатации», имея в виду, что рабы и крестьяне по отношению к государству находились приблизительно в равном положении. Причем основную массу эксплуатируемых составляли подданные, а рабы были в явном меньшинстве. Поэтому рабы при АСП не играли значительной роли ни в производстве, ни в классовой борьбе. Следовательно, применительно к Древнему Востоку нельзя говорить о рабовладельческом строе.

Собственность на основное средство производства — землю при формировании АСП переходит от общин к государству. В конкретных обществах соотношение между общинами и государственным сектором экономики могло быть разным. Но существовала явная тенденция роста государственной собственности, которая достигла наивысшего размаха в Древнем царстве Египта и Царстве Ш династии Ура, где большая часть земли находилась в руках государства. Оно олицетворялось фигурой суверена царя, фараона, который выступал крупнейшим собственником. Многие исследователи полагали даже, что восточный деспот был единственным собственником в государстве. Все остальные лишь владели по его воле или пользовались средствами производства, землей, водой, плодами, рабочей силой и т.п. Поэтому при расцвете АСП даже крупнейшие вельможи находились под социально-экономическим контролем государства. Товарообмен в таких условиях играл второстепенную роль, в сферу обмена поступал в основном прибавочный продукт, присваивавшийся аристократами и чиновниками. Экономические связи между страстями и общинами осуществлялись не купцами, а выполнявшими их функции государственными чиновниками. Города играли не экономическую, а административную роль.

В связи с тем, что экономические связи и рычаги были слабы, а общество организовывалось посредством внеэкономического принуждения, оно было нединамично и почти не развивалось. Поэтому там, где возникал АСП во время перехода от первобытности к классовому обществу, происходила остановка в развитии. Общество попадало в своего рода тупик, из которого не могло выйти само. Возможно, поэтому Ф. Энгельс, говоря в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» о цивилизации, имел в виду только Европу, тогда как Восток с его АСП застыл на стадии варварства. Некоторые исследователи считали, что только приход европейских колонизаторов разбудил общества с АСП. Поскольку только при капитализме производительные силы и производственные отношения становятся полностью независимыми от особенностей географической среды. Поэтому лишь при капитализме история становится всеобщей. Капитализм разрушает все предшествующие ему способы производства. Другие участники дискуссии полагали, что общества с АСП существовали только в условиях энеолита и бронзового века. Переход к железу в начале I тысячелетия до нашей эры, вызвавший настоящий переворот в производительных силах (второе крупное общественное разделение труда по Энгельсу) и появление настоящей торговли, стимулировал развитие и обществ с АСП по пути частной собственности и нового классообразования. Поэтому АСП существовал не только на Востоке, но и в обществах доколумбовой Америки, не знавших железа, и в открытых Г. Шлиманом и А. Эвансом европейских цивилизациях эпохи бронзы — на Крите, в Микенах.

Наибольшие разногласия вызвал вопрос о месте АСП в общеисторической периодизации, его связь с другими способами производства. Одни ученые видели в АСП основу для особой тупиковой формации. Л.С. Седов относил к ней кочевые общества. Л.С. Васильев и И.А. Стучевский отмечали, что разложение первобытного общества дает три модели классового общества: азиатскую, рабовладельческую и феодальную. По какому пути пойдет конкретное общество зависит от целого ряда факторов, прежде всего, от специфики природной среды. С этой точки зрения, АСП развивается паралельно с рабовладением и феодализмом. Другие считали АСП или переходной стадией от первобытной формации к античной рабовладельческой, или самостоятельной формацией, предшествовавшей античной или феодальной (Ж.Ж. Гобло, Г. Левин). Третьи рассматривали АСП как часть более обширного формационного организма (вторичной формации по Марксу). В этом случае азиатские общества можно определить либо как ее раннюю стадию бесклассовых, сословных государств (В.П. Илюшечкин), либо как общества раннего феодализма с крепостнической эксплуатацией, господствовавшей и в большей части античной истории и в средние века (Ю.М. Кобищанов, Г.А. Меликишвили). Были и иные подходы.

Но не все исследователи обратились к новым концепциям. Многие (И.М. Дьяконов, М.А. Коростовцев, Г.Ф. Ильин, В.М. Массон, Н.В. Пигулевская, Ю.В. Качановский, В.Н. Никифоров и др.) остались на прежних позициях рабовладельческого строя. Им пришлось много поработать, чтобы концепция рабовладельческой формации стала менее уязвимой для критики. Часть положений, высказанных в ходе дискуссии об АСП, были уточнены и вошли составной частью в марксистскую концепцию исторического развития, другие были оспорены. Представления о Древнем Востоке после дискуссии стали богаче, чем прежде.

Было обращено внимание на то, что не все общества Древнего Востока однотипны. Одни из них возникли в странах речной культуры — Египет, Месопотамия, и государство в них играло важную экономическую роль. Но и они различались: Египет на протяжении своей истории имел мощный государственный сектор экономики, а в Месопотамии он существовал лишь в отдельные эпохи III-го тысячелетия до нашей эры. Другие общества, созданные хеттами, ассирийцами, хурритами, иранцами, греками-ахейцами, возникали на плоскогорьях и в горных долинах. Не нуждаясь в ирригации, они не имели гипертрофированного государственного сектора экономики. Но их экономика бронзового века требовала определенного внешнего регулирования, которым занималось государство, стимулируя развитие ремесла и торгового обмена. С IX века до нашей эры с внедрением в экономику железа и распространением товарно-денежных отношений восточные общества становятся все более похожи на античные. Поэтому рабовладельческая формация прошла два этапа в своем развитии, но не древневосточный и античный (западный), а общие для Востока и Запада эпохи ранней (III - II тысячелетия до нашей эры) и поздней (I тысячелетие до нашей эры) древности. Исключением из этой схемы является Китай (и, быть может, Индия), специфика развития которого заставляет говорить об особой формации.

Далеко не во всех восточных обществах была обнаружена восточная деспотия. Наиболее ярко она была представлена в Египте, Царстве III династии Ура. Но у хеттов, например, царь не был деспотом, а более похож на военного вождя. Было отвергнуто и положение о едином собственнике всей земли - царе, олицетворявшем государство. И.М. Дьяконов обратил внимание на документы, свидетельствующие о покупке царем земли у подданных. На этой основе был сделан вывод о наличие общинного сектора. В Египте он был подчинен государственному, а в Месопотамии и других странах независим от царского.

Одним из важнейших был вопрос об основных производителях на Древнем Востоке — рабы или общинники. В связи с этим оказалось необходимым определить само понятие «раб». Устоявшееся представление о рабе, как о бесправном существе, лишенном человеческих прав, и принуждаемом к труду при помощи силы — не очень вязалось с материалом источников. Рабы имели разное экономическое и бытовое положение. Особенно это заметно в исследовании М.А. Дандамаева, посвященном рабству в Вавилонии середины I тысячелетия до нашей эры. Были ли рабы в таком случае классом? Ведь в противном случае нет смысла говорить о рабовладельческой формации.

Было обращено внимание на определение В.И. Ленина, согласно которому в докапиталистических обществах не было чистых классов, а существовали классы-сословия (ПСС. Т. 6. С. 311). В таких обществах, следовательно, существовало двойное деление: по юридическому признаку — сословное, по экономическому — классовое. Если они совпадают, то перед нами класс-сословие. Но обычно это случается лишь на ранних ступенях развития. Имущественная дифференциация обычно вела к расхождению классового и сословного признаков. Например, рабы-должники: по экономическому положению — рабы, а по сословно-юридическому — свободные. Поэтому человек мог входить одновременно в сословие свободных, но в класс рабов. Есть класс рабов и сословие рабов. Только у части рабов оба признака совпадали. Это те, кто попал в рабство вследствие плена или продажи за границу и работали там на тяжелых работах в трудных условиях. Но были рабы, имевшие своих рабов. Получалось, что по сословию они рабы, а по классовой принадлежности — рабовладельцы!

Ощущающаяся искусственность таких теоретических воззрений заставляла прямо ставить вопрос: а каков критерий принадлежности общества к рабовладельческой формации? Основная форма эксплуатации? Но как определить, кто преобладал на Древнем Востоке - рабы или общинники? Проще всего по количеству, но количественно преобладали общинники, а это означало признание АСП. Противники последнего обратили внимание, что в Англии или Франции сразу после буржуазной революции рабочие не составляли основную массу населения страны, однако общество уже рассматривается как буржуазное. То же можно сказать и о России начала XX века. Да и в Греции и Риме рабы не составляли большинства населения. Поэтому количественный критерий явно не может быть использован.

Е.М. Штаерман и С.Л. Утченко была высказана мысль, что существование даже небольшого числа рабов может изменить лицо общества, потому что отношения между свободными начинают окрашиваться отношениями между рабом и рабовладельцем. Дифференциация вследствие обеднения или обогащения свободных мелких производителей превращает одних в рабов, а других в рабовладельцев. Конечно, это расслоение никогда не приводит к разделению общества только на два класса — рабов и рабовладельцев. Но тенденция эволюции общественных отношений развивается в направлении именно рабовладения. Рабовладельческая форма эксплуатации определяет развитие и остальных форм эксплуатации в направлении сближения с рабовладением. Таким образом, критерием общественного развития должна считаться господствующая тенденция развития.

Существовала ли такая тенденция на Древнем Востоке? В III тысячелетии до нашей эры доминировало принуждение со стороны государства. Во II тысячелетии развивается долговая кабала и растет количество рабов-военнопленных. В I тысячелетии в основном использовались военнопленные и покупные рабы. Понятно, что в первые века существования классовых обществ расслоение и не могло зайти слишком далеко. Но по мере продвижения к рубежу нашей эры явно прослеживается тенденция к развитию рабовладельческих отношений. Особенностью первых государств был государственный сектор экономики, наличие которого тормозило расслоение общества, поэтому рабовладельческая тенденция развивалась медленно. Но в целом она прослеживается.

Так как сначала самих рабов было немного, то рабство приобретало значение не само по себе, а как своего рода катализатор имущественного неравенства, способствовавший расслоению. Появляются различные формы эксплуатации обедневших общинников, отработки, добровольное подчинение, отдача себя в работу за пищу и т.п. Такие эксплуатируемые и похожи на рабов, и отличались от них, так как не утратили всех прав свободных. Сближало их с рабами и то, что сами рабы при раннем, патриархальном рабстве часто имели имущество, семью, кое-какие права, а также то, что государство стремилось в равной степени эксплуатировать и тех, и других. То есть при разном юридическом статусе у них было похожее фактическое положение. По этой причине многие исследователи считают, что все формы эксплуатации в древних обществах следует считать рабовладельческими. Поскольку по сути дела они были неполным рабством. По мнению М.А. Коростовцева, раб начальной ступени рабовладения должен был отличаться от раба классической античности, ведь и наемный рабочий в разные периоды развития капитализма тоже имел свою специфику. Вначале он часто сохранял свой крестьянский надел и только с развитием капитализма превращался в пролетария. Как отметил Г.Ф. Ильин, специфика раба на начальной ступени рабовладения заключалась в том, что признаки его рабского состояния нередко как бы затушеваны, выступают не особенно четко и рельефно. Раб еще не созрел социально, но тем не менее он несомненный предшественник античного раба. Так был сделан вывод, что хотя в начале рабовладельческой эпохи рабов было мало и они не очень похожи на рабов развитого рабовладельческого строя, с развитием производства и общества рабов становится больше и их эксплуатация усиливается. Поэтому рабовладельческая эксплуатация выступала наиболее перспективной среди других форм, в то время как принуждение со стороны государства все более сходило на нет. Иными словами: древневосточные общества были рабовладельческими.

Однако, если рассматривать не общеисторическую тенденцию, а какое-либо общество Древнего Востока в отдельности, то мы найдем в нем большое количество различных переходных ступеней между свободным человеком и абсолютно бесправным рабом. Чтобы уловить специфику того или иного этапа развития древневосточного общества ряд ученых предлагают использовать более широкие термины, чем раб. Например, «рабы древневосточного типа», «подневольные работники рабского типа». Надо сказать, что в современном востоковедении рабовладельческая принадлежность древневосточных обществ не имеет особого значения. На смену термину «рабовладельческое общество» пришло выражение «древнее общество». Уже в 1970 г. выступая на 13-м международном конгрессе исторических наук с докладом «Социальная стратификация древних обществ» И.М. Дьяконов и С.Л. Утченко выделили четыре класса в древних обществах, используя нерабовладельческих критерий: класс крупных частных собственников средств производства, эксплуатирующих чужой труд; класс мелких собственников средств производства, не эксплуатировавших чужого труда в своем хозяйстве; класс лишенных средств производства, сами эксплуатировавшиеся в чужом хозяйстве; класс лишенных средств производства, но не эксплуатировавшихся. Это говорит о том, что реальную теоретическую значимость в ходе дискуссии об АСП приобрел критерий, ориентировавшийся не на формы эксплуатации, а на формы собственности. Но до второй половины 80-х годов, когда прямо ставился вопрос о формационной принадлежности древневосточных обществ, они определялись как рабовладельческие.

Хотя многие черты АСП были взяты на вооружение советской наукой, сама концепция была отвергнута. Официальный итог дискуссии был подведен книгой В.Н. Никифорова «Восток и всемирная история», утверждавшей позиции рабовладения. И такой итог закономерен, ведь принятие концепции АСП вело к пересмотру места в истории всех звеньев — формаций, в том числе и социализма. В западной, «антимарксистской» литературе уже к началу 60-х годов появились работы, например К. Виттфогеля, проводившие прямую параллель между азиатским строем и социализмом. В них проводилась мысль, что поскольку при азиатском способе производства, основанном на отсутствии или подавлении частной собственности, развивается деспотизм, то и при социализме, ликвидировавшем частную собственность, деспотизм неизбежен.

Проведенное в 1987-88 годах на страницах журнала «Народы Азии и Африки» обсуждение формационных черт феодализма на Востоке, легализовало идею АСП в современной науке. Однако к настоящему времени выясняется, что критерии и закономерности общественного развития много сложнее, чем виделось в дискуссиях 30-х и 60-х годов. Наметился отход от противостояния АСП и концепции рабовладельческой формации. Требуют уточнения такие понятия как «государство», «класс», «частная собственность». Самоочевидные представления о них оказываются неработающими при применении к все возрастающему материалу источников.

Концепция азиатского способа производства, также как и теория пяти общественно-экономических формаций, исходит из представления о резкой грани, отделявшей первобытнообщинный (бесклассовый) строй от обществ, определяющей характеристикой которых является наличие антагонистических классов и государства. Другой стороной этого является не менее резкое отделение бесклассового коммунистического общества от предшествующих формаций. Иными словами, концепция азиатского способа производства при всем ее антагонизме с теорией общественно-экономических формаций строилась на основе той же самой методологии исследования исторического процесса. Развив ее до логической завершенности современные исследователи марксистского направления оказались в своего рода теоретическом тупике. Утратили четкость такие понятия как собственность, класс, государство, соотношение между ними. В ряде стран Древнего Востока историки обнаруживают сильное государство аппарат насилия, но не находят ни частной собственности, ни классов частных собственников. Различия между знатью и народом определяются как сословные. Естественно родилось представление о возникновении древнейших государств до появления частной собственности и классов. Такие государства названы сословными (В.П. Илюшечкин). Появившись, они якобы были призваны стимулировать развитие экономики, а значит частной собственности и классов. Хотя, как известно, для классиков марксизма естественной была иная логика: сначала появились классы, а затем государство. Так, по крайней мере излагал этот вопрос Ф. Энгельс в главе «Варварство и цивилизация» своей знаменитой работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства», которую по своему интерпретировал В.И.Ленин в не менее известной лекции «О государстве».

Кризис претерпевает и представление о таком понятии как «общественные классы». Выделенные на основе здравого смысла «большие группы людей», например, для рабовладельческого общества — рабовладельцы, свободные мелкие производители, рабы — не находят подтверждения в источниках. Так ни в одном обществе древности, включая римское, не было такого общественного класса как «рабовладельцы». Римляне вообще не знали подобного слова. Люди, имевшие рабов, принадлежали к разным общественным группам, подчас совершенно ничего общего не имевших друг с другом. Рабами могли владеть и рабы, также становившиеся «рабовладельцами». Поэтому обладание рабами нельзя считать конституирующим признаком класса, иначе нужно будет говорить и о классах колоновладельцев, быковладельцев, собаковладельцев и т.п. Класс рабов противостоял не особому классу рабовладельцев, а всем свободным в целом. Если свобода последних была обеспечена всеми общественными институтами (кал в Греции и Риме), то они образовывали самостоятельный класс граждан, а если они были подданными, отличавшимися от рабов лишь меньшей степенью личной зависимости, как в Древнем Египте, то цена их «свободы» была невелика и основная грань в обществе проходила не между свободными и рабами, а между подданными (народом, работниками) и государством или крупными собственниками.

Так называемые свободные мелкие производители, например, крестьяне также, будучи близки хозяйственно, имели мало общего друг с другом. Так крестьяне-граждане Рима, за которых ратовали братья Гракхи, были привилегированным слоем по сравнению с крестьянами Италии, не имевшими гражданских прав. Гражданские войны в Риме, приведшие к установлению империи, во многом были обусловлены противостоянием интересов этих двух «больших групп», у которых как-будто должны были быть единые классовые интересы. И уж совсем ничего общего они не имели с крестьянством Африки или Галлии, которое для них было лишь потенциальными рабами. Греческий земледелец Гесиод (автор известной поэмы «Труды и дни») занимал в своем обществе совсем иное положение, чем древнеегипетский «красноречивый крестьянин» (герой одноименной сказки) в своем.

Так же и рабы занимали в реальности очень разное положение. Выступавшие на скачках рабы-наездники зарабатывали сотни и тысячи (даже миллионы) сестерциев и не только обогащали господ, но и сами купались в роскоши. У римлян был специальный термин для обозначения раба, принадлежавшего рабу — викарий. Притчей во языцех стали императорские рабы и вольноотпущенники Калигулы, Клавдия, Нерона, обладавшие колоссальными состояниями и могуществом, заставлявшим трепетать римских сенаторов. Их трудно записать в один класс с рабами из каменоломен. Дабы выйти из такого щекотливого положения, в которое завело следование однажды избранной логике, советские исследователи 70-80-х годов обратились к понятию «класс-сословие». Принадлежность человека к классу вроде бы определяется по экономическому признаку, а к сословию — по юридическому. Часто эти два принципа не совпадают, поэтому одни и те же люди могут принадлежать к одному сословию, но к разным классам. Формально такой подход логичен, но его практическое использование зачастую приводит к абсурду. Так раб, имевший викария, по сословной принадлежности — раб, а по классовой — рабовладелец. Можно ли отнести такого «рабовладельца» к одному классу с римским сенатором или хотя бы с крестьянином-гражданином?

По-видимому, говоря о классах рабы — господа, крепостные — феодалы, наемные рабочие — буржуа, К. Маркс и Ф. Энгельс имели в виду нечто иное, нежели простое разделение того или иного общества на иерархический ряд общественных групп. Недаром они и не пытались дать определение классу. Непонимание этого приводит многих к отрицанию правомерности самого классового подхода к оценке общественного развития. А ведь раскол общества на антагонистические классы обосновывался классиками не эксплуатацией одних другими (что теоретически вторично), а общественным разделением труда, на основе которого только и может функционировать современное общество, оторвавшееся от примитивной натуральности хозяйства. Специализация в той или иной нужной обществу области неизбежно ведет к появлению общественных групп, специализирующихся на управлении общественными делами, организации производства, торговле, а также различных сферах непосредственной хозяйственной (ремесло, земледелие и т.п.) и социально-культурной деятельности. Все эти группы составляли единое общество, все возникают вследствие объективных потребностей и нужны ему, поэтому в домарксистской политэкономии их взаимодействие называлось не разделением, а кооперацией общественного труда. Теоретически, впрочем, и разделение, и кооперация общественного труда имеют одинаковое значение, хотя и с разным акцентом. Оба понятия выражают две стороны одного явления.

Абсолютизация одной из сторон ведет к созданию на одной исходной основе совсем разных теорий. Акцент на разделении привел марксистско-ленинскую науку к представлению о том, что движущей силой общественного развития является борьба классов за ужесточение или уничтожение эксплуатации. А внимание к кооперации обусловило популярность в «буржуазной» науке теорий общественного договора. Последние не отрицают эксплуатацию, но теоретически она вторична, на первом месте единство общества, функционирующего на основе общественной специализации (разделения) труда.

Критерием в равной степени разделения общества на классы или объединения их в едином общественном организме выступает господствующая в обществе форма общественного разделения (кооперации) труда. Форм общественного разделения труда может быть несколько и каждая из них делит общество по-своему, формирует свои общественные классы. Это могут быть управленцы (правители) и народ (подданные). Это могут быть организаторы производства и, следовательно, общественных отношений и работники. Каждый член общества объективно задействован во всех формах общественного разделения труда. Люди распределяются по общественным группам на основе приобщенности к частной или государственной (прямой или контролю над ней) собственности. Ведь любое общественное устройство предполагает наличие коллектива и составляющих его индивидов (частных лиц). Однако только после буржуазных революций, отменивших сословные и прочие градации в обществе и превративших общество в юридически и политически однородный коллектив граждан, то есть только в современном буржуазном (и производном от него социалистическом) возможно столь простое устройство общества и функционирование в нем антагонизмов. Во всех докапиталистических обществах сохранялись либо, на ранних этапах, архаические общинные структуры, либо, там, где они отмирали, формировались однотипные им новообразования в виде сословных корпораций. Индивид никогда не был свободным атомом докапиталистического общества, он всегда входил в какую-либо промежуточную структуру типа общины.

Формальным (или юридическим) выражением устройства любого общества считается господствующая в нем форма собственности. Эта форма является отражением общественной структуры, то есть соотношения индивида и коллектива[1]. Это соотношение может быть различным, а значит различными могут быть и формы собственности. В современном буржуазном обществе, где основой общества является гражданин, господствует принцип полной (абсолютной) частной собственности, то есть общество в принципе сориентировано на интересы гражданина. В докапиталистических обществах, естественно, существовали другие соотношения отдельного человека с обществом, то есть другие формы частной собственности. Они могли быть разнообразны и очень сложны (как представленные ими общества), но теоретически их все можно свести к трем: 1) случай полного подчинения индивида обществу как в Древнем Египте, 2) случай равновесия интересов индивида и коллектива как в древнегреческом мире, 3) случай преобладания индивида над коллективом как в европейском средневековье.

Включение элемента собственности в общественное функционирование означает, что в обществе возможно деление людей по принципам, связанным с отношениями к собственности. Таких принципов может быть два. Во-первых, люди могут делиться на приобщенных к собственности (собственников и тех, у кого ее нет, но кто потенциально может быть собственником) и отделенных от нее (люди, сами являющиеся собственностью — рабы и неграждане общества = потенциальные рабы). Во-вторых, члены общества, то есть люди, приобщенные к собственности, делятся на крупных собственников и мелких или потенциальных, тактически крупные собственники являются организаторами общественного производства и, поэтому, задают тон общественной жизни, а мелкие и потенциальные собственники могут быть лишь работниками»[2]. Поэтому второй принцип отношения к собственности присутствует во всех обществах. А вот первый присущ лишь докапиталистическим.

Таким образом, можно выделить три основных типа классовых антагонизмов: 1) собственники (и потенциальные) — те, кто является собственностью (рабы и потенциальные), 2) крупные собственники (организаторы общественного производства в широком смысле) - мелкие и потенциальные собственники (работники), 3) правители — управляемые. В каждом обществе все они присутствуют в той или иной пропорции (или потенции), при этом какой-либо один является ведущим и определяет социальное лицо общества и, следовательно, господствующую в нем форму собственности. Господство 1-го антагонизма было характерно для античных обществ Греции и Рима, господство 2-го для средневековых так называемых «феодальных», а также буржуазных обществ, а 3-го — для многих древневосточных, части средневекового Востока, Византии, России, социалистических. В реальной жизни деление на три основные антагонизма, выражающие самые общие тенденции в общественном развитии, не исчерпывает богатства классовых форм. В конкретном обществе могут существовать десятки классов-сословий, но при теоретической оценке направления развития общества все их можно сориентировать на большие страты или классы по этим основным тенденциям.

Из форм собственности особенно специфична та, которая основывается на полном подчинении обществом индивида и которую К. Маркс называл «азиатской». Особенностью ее является то обстоятельство, что, если строго следовать формальной логике, в обществе имеется лишь один частный собственник — государство в какой бы политической форме оно не выступало (как фараон в Древнем Египте, геруссия в Спарте или верхушка правящей партии как в СССР). Одни исследователи принимают такую логику и считают эту форму собственности частной (Ю.И. Семенов). Другие же, подобно Л.С. Васильеву, рассматривают ее только как государственную. По их логике, частная собственность конституируется только для отдельных индивидов и появляется позднее. Такой подход также вполне естественен. Но его принятие ставит под сомнение наличие в обществах с азиатской формой собственности общественных классов частных собственников. Поэтому-то часть историков в последнее время и посчитала, подобно В.П. Илюшечкину, ранние азиатские государства с деспотической властью (которую вроде бы трудно отрицать) предшествующими возникновению классов и частной собственности, т.е. «сословными».

По другому пути пошла наука, называющаяся на Западе антропологией и частью соответствующая нашей этнографии, но с более широкими задачами и охватом материала. Здесь, в отличие от марксистского подхода, основанного на резком отделении первобытности от цивилизации, отождествляемой с классово-государственным обществом, были разработаны переходные типы обществ от архаических к современным. Хозяйственный перевором, вызванный «неолитической революцией» (термин В.Г. Чайлда), то есть переходом к земледелию и скотоводству, и повлекший за собой демографический рост, увеличение плотности населения и заселение ранее относительно свободных территорий, привел к структурным изменениям в организации человеческих коллективов.

По классификации М. Фрида, в начавшемся в связи с этими сдвигами развитии человеческие коллективы проходят четыре стадии организации общества: 1) эгалитарное общество (сегментированное), 2) ранжированное общество, 3) стратифицированное общество, 4) государство. В качестве эгалитарного рассматривается общество, в котором еще господствует равноправие, нет каких-либо групп людей с четко выраженным обособлением от других. Рост такого коллектива и возникающая в нем социальная напряженность (в связи с численностью и нехваткой близлежащих ресурсов) обычно регулируется отселением части общества (обычно это молодежь) на свободные земли и образование родственного коллектива. Такие отделившиеся части по отношению к начальному коллективу являются его сегментами, а сам процесс сегментированием. Отделившиеся сегменты (территориальные общины) состоят из родовых групп, родственники которых остались на прежней родине. Такие группы родственников, представляющие собой ветви рода, называются линиджами. Патриархальные роды, включающие несколько таких ветвей — линиджей, не являются хозяйственными коллективами. Их члены (родичи) живут в разных селениях, ведут хозяйство в составе не рода, а линиджа и являются членами не родовой, а территориальной общины.

Ранжированное общество возникает с появлением нехватки земельных ресурсов, когда становится некуда отселяться. Разрастание коллективов приводит к появлению в их среде рангов, первоначально на родовой основе — по степени близости к основателю рода (близкие родственники — аристократия, дальние — зависимый от них «народ»). Это задает интерес к эксплуатации чужеплеменников — рабов, которые были и прежде, но в незначительных количествах. Возрастает число военных экспедиций, целью которых становится установление контроля над чужими ресурсами и окрестным населением. На основе завоевания, как показал Р. Карнейро, образуются привилегированные группы победителей и эксплуатируемые побежденных, разделенных на ранги знатности. Образуется иногда очень сложная иерархия рангов. Дальнейшее ее развитие, хотя зачастую и очень медленное, приводит к слиянию в единые сословия родовых аристократов и простонародья, рабов и других групп зависимых. Усложнившаяся организация общества требует постоянных органов управления, поэтому возникающие сословия группируются в страты правящую (меньшинство) и подчиненную (большинство). Общество, в котором деление на ранги уступило место сословной дифференциации, называется стратифицированным. Жесткое закрепление возникших страт — классов и выработка механизмов, предотвращающих дезинтеграцию общества, приводит к перерастанию стратифицированного общества в государство.

Внутренней структуре общества обычно соответствует та или иная внешняя организация, а также система управления (всегда выступающая прежде всего как орудие для решения социальных проблем). В современной, по преимуществу англоязычной, литературе обычно выделяют несколько уровней типологической классификации с этой стороны. Это автономные поселения (общины или племена), вождества — чифдом (протогосударства) — простые и сложные, государства, империи. Начальному типу автономных поселений соответствует эпоха первобытно-общинного быта с эгалитарной (равноправной) организацией общества. В нашей литературе вслед за учеными XIX в. принято считать, что первобытные родовые общины объединяются в племена, предшествующие образованию государства. Однако в современной науке больший авторитет имеет концепция, в соответствии с которой племена представляют собой вторичные образования. Они обычно возникают как реакция варварских общин на находящуюся рядом более высокую цивилизацию. Так племенную организацию североамериканских индейцев породил контакт с европейскими поселенцами, а племенной строй германцев — с Римской империей. Там, где такого влияния нет, переход общества на стадию ранговой организации вызывал образование не племени — объединения родов, а вождества, объединявшего территориальные общины, состоящие из линиджей. Во главе вождества (протогосударства), как показал еще сто лет назад Дж. Фрэзер, стоял не военный вождь, а священный царь, считавшийся выразителем единства общества и его единения с природой. Такой сакральный правитель очень часто приравнивался к богам. Власть его над территорией вождества была временной (затем он отправлялся к другим богам), обычно завися от какого-либо природного цикла (годового, лунного в восемь, девятнадцать лет и др.). Претенденты на такую должность подвергались строгой проверке на физическое и умственное совершенство. Воспоминание об этом сохранилось в имеющих мифические корни русских волшебных сказках о приключениях царевича, выполнявшего несколько сложных заданий, отгадывавшего загадки и в конце концов завоевывавшего царскую дочь и царство в придачу. Иногда испытание включало ритуальное соперничество с предшественником, заканчивавшееся гибелью последнего. Гибель старого царя осмыслялась как принесение его в жертву во имя процветания народа (например, варка в чане с молоком старика царя, вознамерившегося жениться на царь-девице, и чудесное спасение Иван-царевича или Иванушки-дурака, становившегося молодым царем). В практической жизни такой сакральный царь-вождь обычно выполнял функции предводителя войска (как, например, спартанские цари, египетские фараоны и др.), хотя для реального руководства военными действиями, если не обладал соответствующими талантами, мог иметь заместителя (военный вождь). Царю принадлежали судебные функции, но в соответствии с обычаями и под контролем их хранителей — жрецов и старейшин. Вопросами регулирования взаимоотношений в коллективе обычно занимались последние. Жизнь священного вождя была опутана множеством запретов-табу.

Благоприятная демографическая ситуация могла привести к объединению с вождеством достаточно далеких общин, а также других вождеств или племен. Обычно это происходило насильственным путем и закладывало основу трансформации ранжированного общества в стратифицированное. При этом возникает сложное вождество, в котором образуется иерархия входящих в него подразделений. Опираясь на нижние слои в этой иерархии (народ) сакральные вожди могли превратить свою ритуальную власть в реальную, закрепляя ее по наследству. Отсюда идет распространенное в легендах воспоминание о многих из них как о народных заступниках. При этом они использовали все более укреплявшуюся по мере роста завоеваний постоянную дружину, превращаясь одновременно и в военных предводителей. Так было например, в Киевской Руси при Святославе и Владимире. Сложное вождество соответствует стратифицированному обществу. В нем и зарождается государство. Это означает, что политические перемены, связанные с трансформацией власти священного царя, были проявлением более глубоких общественных перемен. Их вполне можно считать настоящей революцией в общественных отношениях, заставлявшей переосмысливать обычаи и скреплявшие их религиозные нормы. Этим обусловлены и религиозные реформы киевского князя Владимира. В западной литературе в ходу ряд критериев отличия вождества от государства: например, предложенный Р. Коэном — возникновение институтов, предотвращающих распад общества, или Э. Сервисом — появление репрессивной функции. Поэтому так называемая «феодальная раздробленность» является обычным распадом таких сложных вождеств как Франкское королевство, Киевская Русь и др. Точно так же распалось в VIII в. до н.э. китайское общество Чжоу, которое типологически трудно считать феодальным.

Первоначальные государства, выраставшие из вождеств, далеко не сразу приобретали законченные черты. В их общественном устройстве сохранялось значительное число черт архаики. Не сразу отмирает родовая и общинная иерархия, аристократия и совет старейшин известное время играют немалую роль, сохраняет большое значение рабство, самая простая из форм эксплуатации, зародившаяся в глубокой первобытности и т.п. Государства с таким обществом в западной литературе называются ранними государствами (проблема особенно разработана Х. Клэссеном и П. Скальником). Раннее государство характеризуется сохранением неунифицированности общества, не все оно состоит из однотипных общин, общегосударственные классы-сословия намечены, но горизонтальная структура общества главенствует над вертикальной. В таком обществе сохраняется архаическая идеология слитности общества и государства (аппарата управления), их взаимозависимости (соучастия, по выражению С.Л. Утченко), то есть наличия взаимных обязательств между правителем и «его народом», которые базируются на традиции. Нарушение этой традиции правителем ставит его вне закона и позволяет народу требовать его низложения. Такие порядки и их рецидивы держатся до тех пор, пока в обществе не изжиты архаические формы собственности типа азиатской или античной. Развитие и усиление индивидуальной частной собственности ведет к выдвижению на первый план классового деления на крупных собственников средств производства и мелких/потенциальных собственников (работников). Отходит на далекую периферию или даже отмирает рабство. В обществе интенсивно формируется вертикальная иерархия общегосударственных классов-сословий. Государство превращается в орудие интересов крупных собственников. Возникает и утверждается новая идеология в форме так называемых «мировых религий» — христианство, буддизм, ислам, конфуцианство. Так раннее государство трансформируется в зрелое, которое во многих случаях представляет собой империю.

Подводя итог сказанному, попробуем оценить как выглядит в этом контексте концепция азиатского способа производства. Очевидно, что целый ряд древних и средневековых обществ, относящихся марксистской наукой к стадии государства, на самом деле находился на уровне сложного вождества — протогосударства. К числу таких может быть отнесено Древнее и Среднее царство Египта, Хеттское царство, Ассирия II тысячелетия до н.э., Урарту, многие греческие полисы, варварские королевства средневековой Европы, Киевская Русь и многие другие. Осмысление их как государств было обусловлено распространенным представлением о государстве как орудии управления или эксплуатации, политическом аппарате, стоящем над обществом. Поэтому там, где встречалась сильная центральная власть с развитыми дворцовыми ритуалами считалось безусловным наличие государства. А там, где эта власть была связана с обожествлением царя, представлением о полной собственности владыки на все ресурсы и людей общества, а также организацией крупных общественных работ, там такая государственная власть объявлялась деспотической. Однако, как выясняется, государство — это не только аппарат насилия и управления, но еще и особым образом организованное общество. То есть у государства, как у римского Януса, два лица. На ранних стадиях общество и государство не отделены друг от друга. Организация власти с развитыми придворными ритуалами и красочной атрибутикой, создающими впечатление силы и мощи, возможна и без государства. В этнографии это называется потестарная организация (в отличие от государственной политической организации). Ведь обожествление египетских фараонов или шумеро-аккадских владык было связано не с ростом их могущества, а с сакральным характером их власти, существовавшим изначально. Также и «общегосударственная собственность» и «поголовное рабство» возникали не вследствие насильственного подчинения народа царю, а были проявлением святости правителя, которому, как божеству, посвящались все ресурсы страны и все люди в ней. Первоначальные налоги и повинности трудового населения были и осмыслялись как дары и жертвы божеству, олицетворявшему благополучие всего общества. Поэтому они носили добровольный характер. Насилие требовалось лишь по отношению к чужим общинам, присоединенным в результате войн. В этих условиях священные цари могли организовать очень большие массы населения на широкомасштабные строительные работы (пирамиды, мегалитические постройки, связанные с календарным циклом и астрономией, курганы, гробницы и т.п.). Двойственный характер азиатской формы собственности (см. выше) связан, как видим, с переходным характером «азиатского типа» общества. Оно уже не первобытное, но еще не зрелое государство (протогосударство-вождество или раннее государство). Поэтому типологически древние общества с азиатским способом производства однотипны вождествам древних кельтов, германцев, славян и др. Об этом, кстати, писал еще не кто иной, как Ф. Энгельс. Но одни из них в силу природных условий их существования оставили множество остатков великолепной материальной культуры и прежде всего памятников архитектуры и искусства, а также сохранившиеся памятники письменности — и были осмыслены как мощные деспотические государства. А материальная культура других канула в Лету, археологически представлена скуднее и, как следствие, они рассматриваются всего лишь как «племена». Но это подход, исходящий из «здравого смысла». На самом деле путь формирования цивилизации у большинства обществ планеты был один. Лишь античные общества Греции и Италии, находясь на ступени вождества, совершили социальную мутацию и их развитие пошло по иному пути, породив в конечном счете христианство и современную европейскую цивилизацию. Отталкиваясь от ее устройства, глядя через ее институты, мы часто и судим все другие общества как похожие — рабовладельческие или феодальные или отличные — азиатские. Такая оценка схватывает лишь самую поверхностную характеристику обществ и поэтому не может считаться теоретической. Рабовладельческими выглядят общества, находящиеся на стадии вождества или раннего государства, в которых еще не изжиты грани между вошедшими в них древними общинами. А общинный быт, как известно, основан на противопоставлении своих и чужих (потенциальных рабов). Переход на стадию зрелого государства приводит к унификации социального поля, в котором утверждается деление на крупных и мелких собственников, а значение рабства падает. По европейскому образцу новое классовое деление воспринимается как «феодальное», но феод и основанная на нем структура господствующего класса характерны лишь для европейского средневековья. В других обществах не было никаких феодалов, а были совсем иные классы-сословия крупных земельных собственников. Поэтому и зависимых от них крестьян нет нужды считать феодально-зависимыми. В их зависимости не было ничего феодального. Так же и представление об азиатском способе производства было абсолютизацией другой типологической характеристики все тех же вождеств и протогосударств. Если при оценке «рабовладение», «феодализм» упор делался на формы зависимости, то для азиатского способа производства — на сильную центральную власть, вмешательство государства в общественную жизнь, организацию общественных работ. Все это было не только в азиатских вождествах и протогосударствах, исключая античные, сравнение с которыми и заставляло работать концепцию азиатского способа производства. Оказавшись в особо благоприятных условиях некоторые общества (Древний Египет, Месопотамия, Китай и др.) сумели особенно полно развить принципы, лежавшие в основе архаических вождеств и ранних государств. Они-то и производят впечатление обществ с «азиатским способом производства». Поэтому подспудно вызрело мнение, что европейский тип эволюции — это естественный ход развития большинства обществ, а азиатский — это исторический тупик, в который попадали в виде исключения. При более внимательном взгляде (Л.Б. Алаев и др.) оказывается, что дело обстоит наоборот: европейская античность — это то отклонение от общего правила, которое вывело человечество из состояния стагнации. Появление античной, а затем европейской цивилизации превратило остальные общества из рядовых и однотипных, хотя и отличавшихся по культуре, в социальные ископаемые, реликты уже ушедшей эпохи. Реагируя на все-проникающую вестернизацию и чуждый им динамизм, они могут регенерировать давно отжившие институты и общественные формы, которые в сочетании с современными техническими возможностями, средствами насилия и идеологического воздействия создают призрак АСП. Вырабатывая модель общества, основанного на азиатском способе производства, современные ученые невольно апеллируют к установкам, социальной психологии современного человека-индивида в гражданском обществе (и псевдогражданском). Древний человек жил в ином обществе, имел качественно иную психологию, сознание его было проникнуто иной, нерационалистической мифологией и он совсем по-иному ощущал свою слитность с тем обществом, которое мы называем деспотическим.

Поэтому для оценки эволюции человеческих обществ следует обращаться к иным категориям, нежели рабовладение, феодализм или азиатский способ производства. Сфера их применения значительно суживается. Структура общества (форма собственности), которая определяет степень свободы человека (а значит и производителя) и, тем самым, потенциал развития самого общества, — вот критерий общественного развития, ставящий во главу угла изучения истории не форму эксплуатации и классовую борьбу, а личность человека. При этом классовый подход отнюдь не отмирает, но выглядит сложнее, теоретичное, чем в ленинско-сталинских представлениях.

В прошлом внимание исследователей привлекала мысль о том, что наше общество имеет много общего с азиатским способом производства (государственная собственность, деспотическая власть и другое). Казалось, что это обстоятельство должно было подсказать экономистам правильный путь исследования общества.

Однако этого не произошло, и одной из главных причин явилось то, что экономисты исходили из того, что наше общество пришло на смену капитализму. Отсюда большинство работ строилось на сравнении мифического социализма с уже не существующим капитализмом, на их противопоставлении.

Конечно, такого рода изыскания не имели ничего общего с научным анализом реальных экономических отношений, в результате чего истина была поставлена вверх ногами.

Построенное общество выдавалось за истинный социализм, практическое воплощение научного социализма, в действительности же построенный социализм не имел ничего общего c марксизмом, более того, был введен вопреки ему.

Сегодня, когда поставлены под сомнение многие идеи марксизма, со всех сторон раздаются вопли (и особенно громко они слышны со стороны тех, которые в прошлом отличались восхвалением и апологией существующей системы и порядка вещей) о банкротстве социалистических и коммунистических идей, и стремительно завершилось крушение так называемой мировой системы социализма, у нас возникли потребность и желание по-новому разобраться в существующей экономической системе, критически ее осмыслить.

Первая точка зрения. Азиатский способ производства есть сочетание полуфеодальной (отсутствует крепостничество) эксплуатации непосредственных производителей с патриархальным, неразвитым рабством.

Вторая точка зрения. Азиатский способ производства есть способ производства, базирующийся на системе сельских общин. При этом авторы соглашаются с Марксом, считавшим общину переходной фазой от первичной формации, основанной на общей собственности, к вторичной формации, основанной на частной собственности.

Третья точка зрения. Азиатский способ производства есть особая, присущая Древнему Востоку антагоническая общественно-экономическая формация — кабальная, противоречиво соединяющая в себе признаки рабства, феодализма и наемного труда.

Четвертая точка зрения. Азиатский способ производства имеет общеисторическое значение и существовал повсюду как переходная стадия от первобытного коммунизма к классовому обществу (Ж. Сюре-Каналь, М. Годелье).

Итак, что «выносится за скобки» вполне ясно: при всем различии в трактовке реально-исторического содержания понятия «азиатский способ производства» все исследователи вольно или невольно признают его переходный характер. Но можно приписывать всей формации, всему способу производства переходный характер? Не смешивается во всех этих случаях формация с периодом перехода, с эпохой ее становления? Нам представляется, что именно так обстоит дело. Ведь если азиатский способ производства действительно существовал (именно как способ производства, как самостоятельная и качественно отличная от других формация), то тогда мы вправе говорить еще о нескольких «переходных» способах производства в истории человечества. Почему бы нам тогда вслед за «кабаловладельческим» (азиатским) способом производства не открывать «колонатный», расположив его между рабовладельческим и феодальным, или, скажем, «первоначально-накопительный» — между феодальным и капиталистическим? Наши знания о количестве формации «обогатятся», но не исказятся ли при этом наши представления о качестве формаций, их сущности, их взаимосвязи, их переходе в другие? Нет приведет ли это к абсолютизации граней, разделяющих формаций?

Определенное стимулирующее значение для разработки анализируемой проблемы имела и многолетняя дискуссия о рабовладении и феодализме как единой формации. Сторонники «единой формации» выдвигают прежде всего тот аргумент, что между техникой кольца рабовладения и техникой раннего средневековья нет никакой принципиальной разницы. То место, которое занимает принцип техницизма в этой методологической концепции, вполне объяснимо. Ведь историки техники до сих пор не ответили на вопрос, какая техническая революция или, по крайней мере, качественно новый технический уровень послужил исходным пунктом кризиса рабовладельческих производственных отношений. Именно эти затруднения и пытаются использовать сторонники концепции «единой формации». При передаются забвению те чрезвычайно важные обстоятельства, что (1) производительные силы включают в себя не только технику, но и человека, причем в качестве главной производительной силы, а (2) в понятие «ступень развития производительных сил» наряду с характером и уровнем входят также и потребности их развития. Переход к новой, феодальной формации стал исторической необходимостью потому, что раб как производитель материальных благ уже не отвечал потребностям развития производительных сил. Таким образом, в данной исторической ситуации принципиальное изменение статуса работника являлось первейшей предпосылкой качественного изменения технического уровня производства, а не наоборот.

И второе замечание по поводу этой дискуссии. На основании даже заслуживающего полного доверия конкретно-исторического материала все же неправомерно делать те обобщающие методологические выводы, которые мы находим у сторонников рассматриваемой концепции. Иначе говоря, если даже границы между рабовладением и феодализмом в Китае (равно как в Индии, Иране) оказываются достаточно размытыми, из этого отнюдь не следует что во всемирной истории вообще никогда и нигде не существовало относительно самостоятельных рабовладельческой и феодальной формаций. Воюя против догматизма, подгона конкретно-исторического материала под железную схему (европоцентристскую), нелогично предлагать читателю другую схему (восточноцентристскую), явно претендующую на предельно обобщающий характер. Применение же двухформационного подхода позволяет лучше понять этапы исторического развития и тех стран, где границы между двумя формациями оказались достаточно размытыми.

Интерес к проблеме крупномасштабного членения исторического процесса в последние шесть-семь лет превратился в самый настоящий бум и по причине незатихающего обсуждения как в научных кругах так и широкой общественностью животрепещущего вопроса: что есть социализм? Представляет ли он реальную, уже существующую, либо потенциально возможную формацию (фазу формации) или, в лучшем случае, это лишь идеал, своего рода кривая, которая бесконечно приближается к прямой, но никак не может с ней слиться?

По мере последовательного подключения каждой из указанных причин в дискуссионном процессе происходили отнюдь не только количественные изменения: он восходил на принципиально новый этап. И если на первом этапе речь шла о некоторых, хотя и существенных, уточнениях теории общественно-экономических формаций то на нынешнем этапе ставится под сомнение истинность этой теории в целом, ее право выступать в качестве парадигмы, положенной в основание соответствующего понимания истории.

Иногда пытаются развести эти два этапа под углом зрения вопросов «сколько было формаций?» и «что такое формация?», рассматривая ответ на первый как прерогативу исторической науки, а ответ на второй как прерогативу социальной философии. Такой подход представляется сугубо упрощенным, ибо количество формаций и их качество органически связаны. Как уже подчеркивалось выше (в связи с дискуссией об азиатском способе производства), «обогащение»наших знаний о количестве формаций может сопровождаться искажением представлений об их качестве.

Сказанное выше отнюдь не означает, что формационная парадигма лишена каких-либо недостатков, в том числе и весьма существенных. Но если верно изречение «omnia cognoscitur per comparationem» (все познается в сравнении), то недостатки эти могут быть лучше поняты, очевидно, в ходе сравнения формационной парадигмы с другой, противостоящей ей. В такой оппозиции по отношению к концепции формаций в настоящее время находится цивилизационный подход к крупномасштабному членению исторического процесса.

1.         История экономики. Конспект лекций. Романенко И. В. — М.: Издательство Михайлова В. А, 2000 г. — 214 с.

2.         История экономики. М. Я. Лойберг. — М.: Издательство «Инфра – М», 1999.— 342 с.

3.         Коптев А.В, Азиатский способ производства: Методические материалы для студентов и учителей Вологда, 1999.— 114 с.

4.         Прохоренко И.Д., Курегян С.В. Азиатский способ производства и азиатский социализм.— Мн.; «Publishing House» , 1993. — 80 с.

[1] Важно понять, что характер собственности зависит от устройства общества. практически форма собственности равна структуре общества. Поэтому нельзя ввести ту форму собственности, которая не соответствует устройству общества. Общество будет отторгать ее.

[2] Лишь поднятая до теоретического уровня естественная человеческая симпатия к угнетенным и эксплуатируемым, усиленная христианством, заставила современных марксистов считать широкие народные массы главным двигателем общественного развития.